принимая,
Часто бываю в сюжет погружён,
Даже когда до конца понимаю,
Что окружающий бред — это сон.
Люди, события, мысли, явления —
Некий весьма не логичный реал,
Не вызывающий отторжения,
Даже даруя абсурдный финал.
Все эти ясно-неясные образы:
Или размытые, словно туман,
Или чрезмерно подчёркнуто острые —
Вроде как правда, а вроде — обман.
Сон — это мысль, и покой, и… движение,
К яви обычной добавочный след.
Как дополнительное предложение
При покупке роллс-ройса — велосипед.
* * *
Сколь не гладок поворот,
Всё равно за ним не видно,
Что там этакое ждёт
Пилигримов беззащитных.
Может, вредный фарисей
Ждёт, чтоб мозг изгрызть с усладой,
Может, жуткий лиходей
Подготовил им засаду.
Мало что из этих зол
Беспокоит пилигрима,
Ведь из дома он ушёл
Из-за боли нетерпимой.
Растревожилась душа,
И уже не тешат сердце
Рай под сенью шалаша
Да галдёж единоверцев.
Он пошёл искать ответ
На неясные вопросы.
Что ему надменный бред
Фарисея-мозгососа?
Чем его страшит разбой?
У него богатства нету.
Он потерян сам собой,
Ищет лишь тепла и света.
* * *
Об ужасах Герники люд позабыл.
Мозги и японцев во мраке:
Не помнят, что рушились не от Годзилл
Хиросима и Нагасаки.
Баллада сожаления о Вавилонской башне и наличии супергероев
Как стало бы жить страшно
Нынешним супергероям,
Когда б Вавилонскую башню
Сумели таки построить?
Взращённые благодатью,
В дружеской ноосфере,
Люди стали бы братьями
По языку и по вере.
Молочные реки вместе
С кисельными берегами
Раскинулись бы повсеместно
И в рот затекали бы сами.
У тёплого моря чалясь
И в счастье смыка́я вежды,
Люди бы не нуждались
В каких-то особых одеждах.
Жили бы в светлых палаццо,
Блистали бы тонким исподним.
Ходили б к Нему общаться
По крепким башенным сходням.
А что? Коль имеешь ступени,
Ведущие прямо в небо,
Отказываться от сени
Его будет просто нелепо.
Коль счастливы все, богаты,
По-умному ходят строем,
Зачем содержать в штате
Всяческих супергероев?
Поняв это, через время
Сумели герои пробраться,
Чтоб с сытым людским племенем
И башнею разобраться.
На Вавилона строенье
Наслали Гога с Магогом,
А в книгах его разрушенье
Списали на доброго Бога.
А Он до сих пор скучает
И ждёт нас, неспешных, в гости.
В варенье вишнёвом с чаем
Выискивает кости.
Сидит по-простому, в домашнем,
Велик, и на нас не обижен…
Он ждёт, что построим мы башню
До неба и даже выше.
* * *
День пришёл и ушёл,
Обманув ослепляющим обликом.
Груз забот, он тяжёл,
Как арба, что за маленьким осликом.
Только ослику что?
Отработал — в хлеву подрасслабился.
Ты ж в своём шапито
Целый день и тянул и тщеславился.
Может, смыслы твои,
Те, которыми жизнь твоя полнится, —
Никчемушное фи,
Позабудешь — и больше не вспомнятся?
* * *
Жизнь — штука и без того наворочено сложная,
Не нужно её дополнительно закручивать и усложнять,
Деля на части заведомо правдивые и заведомо ложные,
Она едина в желании выёживаться и удивлять.
Бабочка, мечущаяся постоянно по идиотскому кругу,
Не проживёт дольше бабочки, мечущейся туда и сюда.
Отделение кем-то для вас добра от зла — это не услуга,
Это подталкивание к бездне.
Если вы поняли это, вам не туда.
Баллада о неТристане и неИзольде
Он не Тристан и не Изольда
Она, но так устроен мир,
Что ими куплен за три сольдо,
Как простокваша и кефир,
Любви желанной эликсир.
Ну, пусть не эликсир, а зелье
Из волчьих ягод и грибов,
Что намешала им с похмелья,
Бурча от беспокойства снов,
Ведунья, спутница волхвов.
Названье — это точка зренья:
Как этот яд не назови,
Он принесёт не просветленье
И яркость мироощущенья,
А помутненье от любви.
Зря распали́тся неИзольда,
Разухари́тся неТристан,
Мол, бездна мегаватт и вольтов
Подпитывает их роман,
И он кипит, как адский чан.
Любовь — неписанное диво,
Но и нежданная слеза,
Взовьётся пламенем игривым
И, как гневливая гроза,
Сожжёт напалмом небеса.
И оживятся либреттисты,
Готовясь перезаписать
Сюжет для оперы искристой,
Где страсти будут бушевать,
Людские души возбуждать.
Где вновь Изольды и Тристаны
Сгорят в огне своей любви.
Красиво, ярко, живо, рьяно,
До помутнения в крови,
С дыханьем смерти визави.
Но будет винный сок веселья
Испит, оставив влажный жмых.
Ведь как известно, это зелье —
При прочих замыслах иных —
Предназначалось не для них.
Узнают вскоре человеки
Из се́ля социальных лент,
Как вдрызг рассорились навеки
(До новогреческих календ)
Изольда и её бойфренд.
Начнут сварливые соседки
Месить их грязное бельё
И осуждать за три монетки,
Потраченные на питьё,
А не крутое бытиё.
Что ждали-де от дешевизны?
Любви длиною в пару дней?
Хоть и такая страсть по жизни
Бесстрастья хладного ценней,
Приятней, но не мудреней.
И стоит ради суток этих,
Их сорока восьми часов,
Отдать почти что всё на свете
За краткострастную любовь,
Лупя тоску не в глаз, но в бровь.
Любовь — пусть даже за копейки —
Не хуже той, что за мильон,
Согреет лучше телогрейки,
Надушит, как одеколон,
И… вознесёт на счастья трон.
Опять взбодрятся либреттисты:
Ну, вот — короткая, но страсть!
Напишем опус многолистый,
Награфоманимся мы всласть,
А там… Но всё легло не в масть.
Трагизма нет. А без трагизма
Строчить сценарий не с руки.
Нет в их любви ни драматизма,
Ни некой роковой тоски,
Что каждой барышне близки.
Ведь неТристан и неИзольда
От расставанья не умрут.
Найдут эксфренды снова сольдо,
По всем сусекам наскребут
И вновь — за зельем побегут.
И вновь — нетрезвая колдунья
Наколомутит им питья,
И вновь — вернут на полнолунье
При свете ночи, свете дня
Они все краски бытия.
Их цикл любви начнётся снова!
Амуров бесконечный ряд
Не сможет в каждом цикле новом
Новейшей эдды тешить словом,
Как тыщу триста лет назад.
О мелочах не пишут пьесы,
Не тиснут мелочи в роман.
Отправят либреттисты к бесу
Пустой концептуальный план,
Засев с друзьями за кальян.
Не будет оперы обычной,
И мыльной опере не быть:
Ведь на любви непоэтичной
Нельзя капусты нарубить.
Да что об этом говорить?
А мы — с
