разбежались дружно,
Оставив набор нелепый
Желаний, влечений, обид,
Звёзды падают честно,
Но нам ничего не нужно
От прорезающих небо
Красочных Персеид.
* * *
Мы как-то со знакомым рептилоидом
Взялись за пивом рьяно обсуждать,
Чем рептилоид круче гуманоида,
В чём оный оного сумеет обогнать.
Твердил мне рептилоид, что устроены
Они, рептилии, на их рептильный взгляд,
Гораздо совершенней: пришпандорены
У них хвосты, а не обвисший зад.
К тому ж они, рептилии, чешуйчаты,
Что — преимущество, о чём известно всем.
Брат-гуманоид, сколько не рисуйся ты,
Перед нами не нахвалишься ничем.
А я и не хвалился, потихонечку
Пил пиво нахаляву, воблу ел.
У «исключительных» всегда под этим солнышком
Всё создано для них и для их дел.
* * *
Концептуализма феи
Говорили мне тогда:
Мы передаём идеи,
Остальное — ерунда.
А потом не только феи,
Но и каждый третий фей
Убеждали… Мы фигели
От концепций их идей.
Озирались и искали:
Где искусство, вашу мать?
Феи ж скромно отвечали:
Вам, бездарным, не понять.
Нам оно второстепенно,
Нам искусство ни к чему,
Мы идеи по вселенной
Разгоняем по уму.
Критиков потенциальных
Проще будет укротить,
Скажем: Се концептуально! —
И продолжим чепушить.
* * *
Рифмы — они такие ведь,
Приходят на ум по-разному:
Вечером явно лучше, чем
В обед иль в часы утра.
И если твоя стихия в них,
То это позыв к прекрасному,
А если — болезнь, то к худшему
Невоплощенью добра.
Мне повезло с умением:
Я стихотворец вычурный,
Могу рассмотреть вселенную
Даже в слезе змеи.
Так опишу цветение,
Так увядание вычерчу,
Что даже перед геенною
Воспрянут надежды твои.
* * *
Есть те, кто звёзды наблюдает,
Отгородясь от суеты,
А есть такие, кто считает
Калории своей еды.
Для первых алгебра Вселенной —
Познанья радость, счастье, честь.
А для вторых — борьба, арена
С желанием попить-поесть.
Но тех и тех приемлет вечность,
И те, и те в неё уйдут.
И вряд ли жизни быстротечность
В расчётах собственных учтут.
* * *
Метания неясные меж сторонами
Тёмной и светлой силы
До тонкости будут подсчитаны нами.
Мы — бухучётофилы.
Метнёмся налево, метнёмся направо,
Поставим в гроссбухе галку.
У нас же свобода — имеем право
Перемётываться внахалку.
Скорее всего, мы от этих метаний
Запутаемся в оценках,
Где свет, а где тьма. И где их сочетанье,
Измеренное в процентах.
Так может, гроссбухи, в которых сонмы
Разнокалиберных галок,
Напомнят: метания неудобны,
А мечущийся — жалок.
* * *
Есть мысли,
которые невозможно передать
двумя-тремя фразами,
и не потому, что мысли эти
безумны, необычны и глубоки.
Существуют вселенные,
где у бабочек есть
подобие разума —
нам ни за что не вникнуть
в их смыслы,
только — в их стихи.
У них другие органы чувств,
другие понятия,
другое прочтение
всех процессов,
кроме желанья полёта
и желанья творить.
Наши и их стихи —
это бесконечных вселенных
единение.
И возможность
дополнить друг друга
искусством полёта и искусством любить.
* * *
Это племя всегда
отвратительно-лживое,
Редко говорящее даже полуправду;
Сводящее культуру
к простым позывам,
А Вселенную —
к простенькому ландшафту;
Поверхностные,
как недалёкая Псаки,
Думающая о Ростовских горах
в Белорусском море;
Ссыкливо стоящие в стороне,
распаляя драки;
Лицемерные, как миллион иезуитов в сборе.
* * *
Памяти Владислава Марковича Иллича-Свитыча — советского лингвиста-компаративиста, внесшего большой вклад в развитие славянской акцентологии и ностратической теории. Погиб от наезда автомобиля, не дожив до 32 лет.
С отсылкой к повести Аркадия и Бориса Стругацких «За миллиард лет до конца света».
Получается,
даже опасно где-то
Изучать
ностратический праязык,
За миллиард лет
до конца света
К грани познанья
подъехав впритык.
Владислава И́ллича-Сви́тыча
гений
Грани умел-таки превозмогать,
Если Вселенная
без всяких сомнений
Не дала ему глубже
её познавать.
Василию Ивановичу Чапаеву, герою Фурманова, Пелевина и народных анекдотов
Пелевинским Чапаевым гоним,
Навязывая сущности простые,
Пришёл сентябрь, пустой, как перед ним
Уже являлись сентябри пустые.
И в нём Чапаев с Петькой Пустотой
В броневике, чрез морок окаянства,
Ушёл на предначертанный постой
Во Внутренней Монголии пространство.
Чапаев Фурманова не желал
В буддийских заморачиваться бреднях.
По жизни на лихом коне летал
И шашкой гнал врагов в постой последний.
Его сентябрь по-своему встречал,
Ему, Чапаеву, в тот год не подфартило.
Ведь он не переплыл тогда Урал,
Урал-река не каждому по силам.
* * *
Мысли и чувства прошлого,
Мысли возможные будущего —
Вторые вытекают из первых,
Но первые — часть вторых.
Что бы там ни было пошлого,
Во всех проявлениях сущего
Чувства — сплетение нервов,
Мысли — удары под дых.
В этой запутанной логике
Дни настоящего кажутся
Вроде бы не существенными,
Будто — не при делах.
Слушая мыслей мелодику,
Разжёвывая их в кашицу,
Знай — настоящее действенно,
А остальное — прах.
* * *
На монстрах оранжевых лихо
Спецы санитарной службы
Вывозят весь хлам ненужный
По графику без шумихи.
Когда б для рефлексий лишних
Подобную службу сделать,
Чтоб мозг очищали смело
От дум об ошибках давнишних.
По графику чтоб, подчистую,
Как кёрхером — под давленьем
Всё глупое и оленье
Смывали бы в свежих струях.
Тогда бы, надеюсь, сознанье,
Свежее, словно утро,
Мир постигало бы мудро…
Но это не точно… Знаю.
* * *
Как легко, получив невесомость, выплывать из квартир,
Из щелей и конур, из домов и из тьмы подворотен.
Впереди, говорят нам, раскрепощающий, светлый мир,
Юрьев день, говорят, для того, кто ещё не свободен.
Ты плывёшь, а вокруг легион пауков, комаров,
Тараканов и мух — всех, кто ранее жил по соседству.
Им ведь тоже легко уплывать в Юрьев день со дворов,
И они теперь все суверенны от мук домоседства.
Все летят и смеются, не думая вовсе о том,
Что подвержены нынче любым дуновениям ветра.
Или ветер стал тоже ничтожен и невесом?
И теперь уже следует браться за вакуумметры.
Мир изменится враз, потеряв свой извечный конструкт,
Вздымет водоворот во всю свою бестолковость.
И завертит, как в проруби всем нам известный продукт,
И продукт этот вскоре заполнит собой невесомость.
* * *
Фантасмагории сна
