они свою выгоду сразу почувствовали, вот и появились в предместьях Ольвии первые виноградники.
– Это имеет отношение к нашей экспедиции? – рассеянно спросил Германик, которого проблемы выращивания винограда в по-прежнему холодном, по его мнению, климате интересовали в последнюю очередь.
– Как знать, как знать. Все один легендарный бог Ра знает, – загадочно проронил египтянин.
– Слушай, капитан! – Как всякий солдат, Константин Германик ценил прежде всего определенность и ясность. Ведь правильно отданный и соответственно, верно истолкованный приказ спасает жизнь. Если взялся за дротик, то не дрочи, а мечи! – Выкладывай, что ты хотел сказать на самом деле!
Навклир вдруг резко обернулся, чтобы убедиться, не подслушивают ли его, и зябко поежился.
– На краю Ойкумены было холодно, очень холодно. Потом стало еще холоднее. Далеко от Меотийского болота, в сторону Ледовитого океана, за сотни, а то и тысячи дней пути отсюда, на землях, на которых большую часть года лежат сплошные снега и где растут только чахлые сосны, а крестьянская кирка, всаженная в землю на ладонь, ломается о лед, невыносимая даже для тех краев стужа заставила подняться и пойти в теплые края дикий народ, который называет себя хунна. Или – гунны на греческом. Еще рассказывают, что этот подвижный и неукротимый народ превосходит своей дикостью всякую меру и, воспламененный дикой жаждой грабежа, продвигаясь вперед, грабя и убивая, уже до земли аланов.
– Ага, – наконец дошло до Германика, и он по-мальчишески сморщил лоб, пытаясь осознать услышанное. – Ты хочешь сказать, что какое-то очередное варварское племя, одержимое жаждой убийств, достигло аланских пределов и вполне может атаковать Готское королевство?
– Это не простое племя, – в ужасе горячо зашептал египтянин. – Говорят, что гунны родились от ведьм, которых готы изгнали из своих родов. Кровь у гуннов черная, глаза раскосые, ноги кривые, их конные отряды несметны, они все время в движении, даже нужду справляют, не сходя с лошади.
– Послушать тебя, так это уже начало того Апокалипсиса, о чем нам втолковывает христианский священник в гарнизонной церкви, которого, надо тебе признаться, я почти не понимаю, до того мудрено он проповедует, – пренебрежительно молвил Константин Германик. – Но вот что я тебе скажу, египтянин. Когда в Персидском походе моя кавалерийская ала пошла в атаку на согдийцев, вооруженных железными булавами, в ней было три сотни всадников. Назад вернулось не более сотни бойцов. Все – аланы на службе римского императора. Ты всерьез считаешь, что аланские племена, или сарматы, как их тут называют, не сумеют загнать обратно в холодные земли ублюдков, рожденных от вшивых безумных потаскух?
Навклир, посмотрев на трибуна испуганно, поклонился и ушел на нос корабля.
Корбита подходила к обширному устью Гипаниса. Даже не очень впечатлительный Константин Германик был поражен масштабами воистину вселенских вод. Цвет воды, даже ее запах изменились. Трибун, который в свое время сильно страдал от жажды в проклятом Персидском походе, с наслаждением вдохнул сладкий запах пресной воды, которую Гипанис щедро изливал в соленое море.
По команде капитана судно подошло ближе к берегу. Уже явственно виднелись аккуратные белые строения, напоминавшие загородные виллы богатых константинопольцев, но, кажется, выглядевшие несколько старомодно.
Корабль вошел в широкое устье реки, и скоро перед глазами путешественников предстала Ольвия, один из центров королевства готов.
Трибун отметил для себя высокие, явно недавно отстроенные крепостные стены, правильные с точки зрения фортификации караульные башни, расположенные даже ближе положенного по уставу полета стрелы.
С одной стороны Ольвию омывала река, а поскольку сам город стоял на гигантской террасе-возвышенности, то лучшей защиты нельзя было и представить. Впрочем, кажется, с другой стороны готы успели выкопать глубокий ров, и Германик подумал, что неплохо бы сходить туда на рекогносцировку. У моря никакого рва не было, но башни здесь были повыше, помощнее. Не такие, конечно, как в Константинополе, но все же.
Трибун, как опытный солдат, во всем привыкший к порядку, с удовлетворением обнаружил издалека маленькие фигурки караульных на стенах. Даже разглядел рисунки на бьющихся на ветру готских знаменах, закрепленных на дозорных башнях: изображение волка на одном знамени и свастики, символизировавшей момент встречи жизни и смерти на другом.
В самом порту, который располагался ниже крепостных стен, римский офицер рассмотрел несколько одноэтажных и двухэтажных зданий и длинные, уходившие в море пирсы. Отдельно находились ряды деревянных навесов, явно предназначавшихся для временного хранения грузов. Из порта к крепостным воротам (уж если быть совершенно откровенным, то ничуть не уступавшим знаменитым Золотым воротам в Константинополе), поднималась широкая дорога, по которой в обе стороны непрерывным потоком двигались громадные, забитые грузом телеги, запряженные здоровенными волами.
Со стороны порта показалась большая шестивесельная морская лодка. Офицер таможенной стражи выглядел озабоченным, неприступным. Длинные белые волосы до плеч по готскому обычаю были аккуратно расчесаны и покрыты войлочной шапочкой, но в любой момент гот был готов надеть кавалерийский шлем, его он держал в левой руке. Короткая добротная стальная кольчуга была опоясана широким кожаным поясом со спатой на перевязи. Правая рука офицера стражи лежала на рукояти меча. Он отдал короткие команды на готском языке двум солдатам из таможенной охраны, поднявшимся с ним на корбиту. Те приступили к досмотру груза. Бросив быстрый взгляд на капитана-египтянина, офицер с интересом воззрился на молосского дога. Затем перевел взгляд на Германика и уже по-гречески спросил:
– Твое чудовище?
– Мое! – с удовольствием признался Константин Германик. – Подарок от родни жены.
– Хотел бы я иметь такую родню, – пробормотал офицер, присев на корточки и с любопытством наблюдая за псом. – Сколько ему? Года два?
– Еще и года нет, – ответил Германик.
Гот только покачал головой: «Если уже сейчас такой вымахал, что с ним станет, когда в полную силу войдет!»
Затем он выпрямился, выбросив правую руку вверх в готском приветствии, и громко произнес:
– Хайль! Приветствую гражданина. Прошу оповестить о цели визита в королевство Германариха.
– Я – трибун Галльского легиона, Константин Германик, сейчас выступаю в роли вербовщика, – осторожно молвил Константин, подчеркнуто избегая воинского приветствия и тщательно придерживаясь легенды, сочиненной для него квестором Священного двора, в которой присутствовала изрядная доля правды, что делало ложь менее узнаваемой. – Евсеем, квестором Священного двора, мне поставлен приказ подняться с караваном наших купцов вверх по Гипанису, далее по Борисфену, миновав земли антов, достичь крепости под названием Самбатас. Там завербовать северных бойцов для гвардии императора и, если хватит средств, набрать конных сарматов в комитатский легион, обещанный мне в командование нашим храбрым императором Валентом.
В этот момент один из готских солдат подошел к своему офицеру и что-то зашептал тому на ухо, указывая на тщательно укрытый просмоленными кожами контрабандный