верхней губы; но я даже пожалел, что не заглотил.
— А все-таки ты в армии поглупел, — сказала Оля в темном глухом переулке, выходящем на проспект. — Надоело. Пошли в гостиницу.
— О чем ты думаешь? — спросил я, помолчав.
— Ни о чем.
— Так не бывает.
— Бывает, — вздохнула она. — Я есть хочу.
Ресторан в гостинице на наше счастье был открыт.
— Что вы нам посоветуете? — спросила Оля массивного сочногубого официанта.
— Посоветую на диету сесть, — сострил тот. — Не потому, что вам это необходимо, девушка, а потому, что знаю нашу кухню.
— А все-таки? — сказал я.
Официант пожал круглыми плечами.
— Берите что хотите, — сказал. — Все в меню указано. И побыстрей, а то кухня закроется.
— Принесите, пожалуйста, порцию икры… — начала Оля, но сочногубый ответил:
— Икры нет.
— Два салата из огурцов…
— Нет огурцов. Из салатов — только «Фирменный».
— Хорошо, — согласилась Оля. — Ромштекс возьмем или бифштекс?
— Ни того, ни другого. Гуляш. Если остался. И рыба.
— Какая еще рыба? — сказал я.
— Жареная, — не взглянув на меня, ответил официант. К нему подошел модный парень в широких мраморных штанах, что-то шепнул, и они удалились; вышел парень из ресторана со свертком в руках. — Ну так что решили? — спросил нас официант.
— А взбитые сливки у вас есть?
— Вы что, смеетесь, девушка?
Оля, огорченно отложив меню, заказывала то, что осталось на кухне, а я сидел и смотрел на наш столик как бы со стороны. Возвышается над нами этот мордастый официант, и глубоко ему плевать на нас. Он даже не презирает, мы для него пустое место. И ни черта мы не можем, потому что пикнем — уйдем голодными. А он уверен в себе, как гранитная глыба. Но даже не это обидно, другое: что Оля, моя гордая, капризная, своенравная Оля, говорит с ним, глядит на него снизу, будто провинившийся ребенок на строгого воспитателя в детском саду. Да и я тоже.
8
Молча мы съели салат «Фирменный» из вареной картошки с луком, взялись за гуляш, почти холодный, с немыслимой подливкой. В армии, конечно, обо всем этом я и не мечтал. Но армия есть армия. Один раз, правда, Шухрат нам приготовил потрясающий плов — когда мы раздобыли морковь, черный молотый перец, свежую баранину в виде месячного барашка, изюм… Всю ночь пировали. Но это один только раз.
— Какое-то невеселое у нас с тобой свадебное путешествие, — заметила Оля.
— Почему?
— Я и сама думаю: почему? — она подняла глаза. — Может быть, действительно подождать надо было до июня? Хоть потеплело бы. Как ты думаешь?
— Я думаю, что ждать не надо было, — ответил я. Настроение мое поднималось с каждым кусочком гуляша и глотком вина. — Давай еще выпьем.
— Давай, — сказала Оля и, отставив мизинец, двумя пальцами взяла фужер за высокую граненую ножку. — Выпьем, — глаза ее казались совсем темными, глубокими, и я видел, как усталость и раздражение в них понемногу переливаются во что-то иное, то, что я любил и чего не находил в ее глазах давно. — За что? За любовь, — ответила она себе и выпила. Сморщила нос. — Все-таки дикая кислятина — этот твой «Рислинг».
— Мой, — улыбнулся я, коснувшись под столом ее ноги, а она смотрела на меня сквозь блестящее стекло фужера. — Оле́нька, — шепотом я назвал ее, как прежде, до армии.
— Что, Коле́нька? — прошептала она в ответ.
— Я тебя люблю.
— Спасибо, — она опустила фужер. — Помнишь, в детстве была игра, кто кого переглядит?
— Помню.
— Я у всех выигрывала. Давай.
Она выиграла. Я глядел, глядел, и мне стало казаться, что я тону в ее зрачках, и пошел бы ко дну, не моргни я и не спрячь глаза, как только в зале притушили свет.
Оля захлопала в ладоши.
— Закругляйтесь, молодые люди, — сказала официантка, подсчитывая выручку на счетах.
— У нас еще мороженое с вареньем, — вспомнила Оля.
Я отправился на поиски сочногубого и не сразу отыскал его в лабиринтах.
— Мороженое принесите, пожалуйста.
— А уже нет мороженого, — почему-то с вызовом ответил он. — Закрыто все…
— Мы ждали больше получаса, — сказал я тихо. — Принесите, пожалуйста.
— Ты что, угрожаешь мне? — он поднялся со стула.
— Я вам не угрожаю, — постарался улыбнуться я. — Может быть, у меня просто голос такой. Мы заказали мороженое и…
— А в милиции не хочешь мороженого покушать? А?
— Не понял.
— Сейчас поймешь. Володя, — позвал он, и из глубины лабиринтов появился жующий милиционер. — Здесь пьяный.
— Я пьяный? — Возможно, потому, что бывал в ресторанах всего несколько раз в жизни, я опешил. — Я?
— В чем дело, гражданин?
Я хотел объяснить, но кровь бросилась в голову, задрожало что-то, точно закипая, вверху грудной клетки, и я в самом деле, должно быть, стал похож на пьяного. Со мной теперь часто такое, даже из-за пустяков.
— Пройдемте, — милиционер, щуплый человечек лет тридцати с рыженькими усиками, цепко ухватил меня за руку выше локтя и повел в зал.
— Что ты натворил? — Оля испуганно вскочила, уронив стул. — Что он натворил, товарищ милиционер?
— С вами гражданин?
— Да, конечно, мы… у нас свадебное путешествие, товарищ милиционер, — выпалила она, показывая обручальное кольцо.
— Оль, — сказал я. — Ну при чем здесь?
Милиционер крепко держал меня.
— Отпустите его, пожалуйста, — попросила Оля, и он отпустил, готовый в любой момент снова схватить.
— Документы у вас имеются?
Оля поспешно вытащила из сумочки паспорт. Проверив, милиционер потребовал и мой паспорт. Из-за столиков на нас смотрели с любопытством.
— Мы здесь, в гостинице живем, — сказала Оля. — В триста седьмом номере.
— Ясно, — сказал милиционер. — Чтобы больше этого не было. — Он вернул мне паспорт и ушел.
Появился официант.
— С вас одиннадцать восемьдесят восемь.
Я заплатил. Оля вышла из ресторана, а я дожидался сдачи.
— И две копейки? — осведомился сочногубый, бросив гривенник. Монетка прокатилась по скатерти и упала на пол.
— Поднимите, — сказал я.
Ненавистно пыхтя, он поднял.
— Что, две копейки тебе еще?
— Да, — сказал я. — Еще две копейки.
Оля сидела на диване в фойе. Там было много народу, в основном фронтовики. Разговаривали они в полный голос. Смеялись.
— Зачем ты? — спросил я.
— Что?
— Про свадебное путешествие.
— Ты можешь мне объяснить, что произошло?
— Я сказал, что он забыл принести мороженое.
— И все?
— И все.
— Не ври.
— Я не вру.
— Ладно. Я так испугалась, когда он тебя вывел.
— Чего ты испугалась?
— Не знаю. Сама не могу объяснить. Ты очень нервный какой-то.
— Пошли?
— Подожди. Посидим немножко здесь.
— Хорошо, — я сел рядом с ней, сунув руки в карманы, чтобы скрыть дрожь, с которой никак не мог справиться.
Помолчали, глядя на фронтовиков, толпящихся у стойки и заполняющих
