дела, смягчения участи. Но «монаршего милосердия» так и не последовало.
«Сибирский Орфей», «Сибирский Россини», как его называли, был по-прежнему поднадзорным, по-прежнему изгнанником, лишенным свободы, как герой его «Иртыша». Все тяжелее переносит он разлуку с близкими, оторванность от Москвы. Заметно стало ухудшаться здоровье — сдавало и без того слабое зрение, болели глаза, давал себя чувствовать ревматизм, нажитый трехлетним заключением в сырой тюремной камере.
Самоотверженное участие в судьбе Алябьева проявляет старшая его сестра Екатерина Александровна. Решившись на добровольную ссылку, она выезжает в Тобольск, чтобы как-то облегчить жизнь брата в изгнании.
И только в 1831 году, к концу четырехлетнего пребывания в сибирской ссылке, в результате неустанных хлопот родных и близких, на основании врачебных заключений об ухудшении состояния здоровья и положительных характеристик сибирского военного начальства Алябьеву было разрешено выехать для лечения на Кавказ. Это, конечно, не означало «амнистии», так как пересмотра дела не добились ни Алябьев, ни усиленно хлопотавшие об этом родные осужденного. Бесправный ссыльный получил лишь временный «отпуск» и был отправлен в Ставрополь под конвоем «при уряднике Тобольского русского городского казачьего полка». Об этом рапортовал генерал-губернатор Западной Сибири шефу жандармов Бенкендорфу, все еще не выпускавшему из поля зрения «преступника», находившегося под постоянным гласным и негласным надзором. Бенкендорф, со своей стороны, уведомил командующего войсками на кавказской линии генерал-лейтенанта А. Вельяминова (брата сибирского генерал-губернатора) о предстоящем прибытии нового ссыльного, подчеркивая обязательность строгого за ним наблюдения и регулярных донесений «об образе его поведения».
Перед отъездом Алябьев организует прощальный концерт. В программу он включает произведения, посвященные тобольским друзьям. Исполняется написанная для этого случая увертюра «Прощание с Севером» и романс «Прощание с Соловьем на Севере» (для солиста, хора и оркестра) на слова И. И. Веттера «Улетай, наш соловей, с хладна Севера скорей, отдохни в стране родной после бури роковой...»
НА КАВКАЗЕ
Сравнительно короткий по времени (немного более полутора лет) кавказский период жизни Алябьева ознаменовался новыми яркими творческими достижениями композитора, преимущественно в области вокальной лирики.
Романтическая направленность творчества композитора, явственно определившаяся в годы сибирского изгнания, утвердилась здесь в полной мере. Тема изгнанничества нашла новое и яркое отражение в романсе на слова Дениса Давыдова «Сижу на береге потока», где с особой силой прозвучала нота протеста, возмущения, неизбывной тоски, однажды заявившая себя в сибирском «Иртыше». И здесь — образ родных мест, далеких, запретных, к ним устремляются мысли и чаяния: «Там, там... где жизнь моя».
Из печати выходят в это время новые романсы отдельными изданиями и объединенными в сборники.
На Кавказе происходит встреча Алябьева с давнишней знакомой — Екатериной Александровной Офросимовой, урожденной Римской-Корсаковой. Как и Алябьев, Римские-Корсаковы принадлежали к кругу московской знати. Семьи общались между собой. Екатерина Александровна была младшей дочерью, славилась красотой и обаянием. Еще тогда, до рокового февральского происшествия, она пленила воображение Алябьева, а встреча на Кавказе заронила в сердце композитора глубокое чувство, нашедшее отклик в прекрасных образцах его вокальной лирики.
Уже через несколько дней после этой встречи появляется посвященный Офросимовой романс «Тайна» на слова А. Вельтмана. В нем первые и последние слова каждой строфы образуют акростих «Я вас люблю». Офросимовой же посвящен вокальный цикл, в который, кроме «Тайны», вошли романсы «Я вижу образ твой», «Кольцо» («Печально на кольцо заветное гляжу»), «Где ты, где ты, друг мой милый», «До свиданья» («Прости! Как грустно это слово»), «Саша» («Люблю, когда пташка моя защебечет»). Таков этот «лирический дневник» композитора, воспевающий образ любимой, выражающий горесть расставания и несбыточную мечту о счастье.
Кавказская ссылка ознаменовалась также созданием большого цикла, вернее, группы романсов под общим заголовком «Кавказский певец», отличающихся разнообразием тематики. Впервые в русском романсе зазвучали образы Востока в «Кабардинской песне» («На Казбек слетались тучи») на слова поэта-декабриста А. Бестужева-Марлинского, а также в «Грузинской песне» и других... Здесь же родилось одно из выдающихся созданий песенного наследия Алябьева — «Как за реченькой слободушка стоит» (слова Дельвига) — песня глубоко драматического содержания, повествующая о тяжкой доле крестьянской женщины. Примечательно, что Дельвиг заимствовал начальные слова стихотворения из одноименной старинной русской песни, и Алябьев также положил в основу своего произведения подлинную мелодию русской народной песни. Украшает цикл один из чудесных образцов лирического творчества Алябьева — романс «Я вас любил» на слова Пушкина, несущий в себе глубокое, но сдержанно высказываемое чувство.
Куда бы ни забрасывала Алябьева горестно сложившаяся судьба скитальца, он неизменно проявлял пытливый интерес к песенному творчеству народов, населявших тот край.
Подобно писателю-декабристу А. Бестужеву-Марлинскому, находившемуся в одно время с Алябьевым в кавказской ссылке, Алябьев изучал жизнь, быт и музыку горцев, посещал их аулы, бывал на праздниках, слушал кавказскую народную музыку в живом звучании, записывал не только песни, но и инструментальные наигрыши. Народные мелодии сделались основой ряда «восточных» (вернее, «кавказских») романсов, таких, как «Кабардинская песня», «Песня Кичкине» на слова Бестужева-Марлинского, «Грузинская песня» на слова А. Якубовича, «Любовник розы соловей» на слова И. И. Козлова, «Черкес» на слова В. А. Алябьева.
Народнопесенные интонации окрашивают и некоторые созданные здесь фортепианные пьесы. Любопытный образец инструментального воплощения народных мелодий — кадриль, построенная на темах кавказских народных напевов. Одна из «фигур» этой кадрили (опубликована в 1834 г.) воспроизводит ту же восточную мелодию, которая впоследствии была использована Глинкой для «Персидского хора» в опере «Руслан и Людмила».
Кавказский период ознаменовался таким значительным и важным творческим начинанием, как гармонизация украинских народных песен, собранных знатоком и исследователем поэтического творчества украинского народа М. Максимовичем. Видный ученый, естествоиспытатель был направлен в 1832 году на Кавказ для собирания образцов растений. Здесь и произошло его знакомство с Алябьевым, перешедшее в творческую дружбу. Сборник под названием «Голоса украинских песен» был задуман в двух тетрадях. Вышла только одна (в 1834 г.). В ней помещено 25 украинских народных песен разного характера, преимущественно лирического.
Гармонизуя песни, Алябьев ставил перед собой задачу сохранить народный напев во всей его первозданной чистоте. В предисловии к сборнику Максимович писал: «Занимаясь собиранием украинских песен, я, сколько мог, доставил и напевы или мотивы оных. А. А. Алябьев взял на себя труд аранжировать оные для пения и фортепиано: и вот первая тетрадь, за которую любители народного пения, которых теперь так много, будут обязаны новою благодарностью любимому певцу; я же винюсь перед ним в том, что так замедлил изданием оной».
В 1834 году Н. В. Гоголь отметил высокие качества недавно изданного собрания песен Максимовича и при нем «голоса», переложенные Алябьевым. А. Н. Серов в статье «Музыка южных славян» (1861
