Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению.
Первый постулат ПардоСуаре, суаре… Да что же это автор так в него вцепился? Носится, как с писаной торбой. Откуда такая склонность к архаике? Кто сейчас так говорит? Слово разве только в кроссвордах и встретишь. Что, кстати, наводит на мысль, что сочиняют их немолодые образованные, начитанные технари, причем мужчины – уж очень много технических, футбольных и рыболовных терминов. Ну, это так, вскользь…
Ба! Знакомые все лица. Тот же вернисаж, только без картин. Пришли все, всем интересно посмотреть, как устроились столичные штучки, как обставили квартиру, кто придет… и вообще. Пришли друзья, пришли враги, и те, и другие, умирая от любопытства.
Кирилл и Лара встречали гостей в прихожей. Кирилл сиял, Лара улыбалась вымученной улыбкой. Бледная, гладко причесанная, почти без макияжа, в открытом коротком черном платье, единственное украшение – бриллиантовые сережки, она выделялась среди ярко одетых гостей… как бы это правильнее? Стилем? Сдержанностью? Или… неуместностью? Было видно, что происходящее не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Она была чужой, и те, кто пришел, тоже были чужими. Десятка полтора чужих и ненужных друг другу людей…
Нетрезвый Речицкий принес чертову дюжину кремовых роз на мощных страусиных ногах с торчащими шипами и бутылку элитного коньяка.
Приобнял хозяина, протянул розы Ларе и потянулся поцеловать.
Она укололась о шип, вскрикнула и отступила на шаг, рассматривая капельку крови на пальце.
Речицкий схватил ее руку и сунул в рот ее окровавленный палец. Лара вырвала руку, мужчина рассмеялся.
Кирилл смотрел оторопело. Лара, пробормотав, что нужно заклеить пластырем, убежала из прихожей.
– Красивая она у тебя. На артистку похожа, не могу вспомнить. Это тебе! – Речицкий протянул Кириллу пузатую бутылку «Camus». Тот, помедлив, взял. – Надеюсь, я не первый? Яник уже на точке? – Видя, что Кирилл не понял, пояснил: – Мой дружбан, Яша Ребров, юморист-затейник, который с бабами.
– Он уже здесь, – сказал Кирилл. – Прошу в гостиную.
Речицкий упал на диван около Реброва, осмотрелся и сказал:
– А где девочки?
– Анфиса опоздает, ребенка не с кем оставить.
– Она что, мать-одиночка?
Яков пожал плечами и не ответил. Настроение у него стремительно падало. Речицкий пребывал в опасном настроении нарывания на скандал, то есть дошел до нужной кондиции, и похоже, без скандала не обойтись. Тем более у него подохла кобыла.
Когда Яков узнал, сколько она стоила, то невольно присвистнул. В свое время он уговаривал приятеля не продавать пивзавод, приносивший неплохой доход, но Речицкий, упрямая скотина, вдруг захотел конезавод, не понимая в этом ни ухом, ни рылом.
Красивых перемен в жизни захотелось, видите ли. Лошади, конечно, красиво, но сколько же с ними возни! Болячки, прививки, витамины, тренеры, выездка…
Володька все свои проблемы решает нахрапом, думал и тут на дурика проскочить, ан нет, не вышло. Подохла гнедая красотка Кармен, лекарь подозревает отравление. Володька выгнал старшего конюха, тот, видите ли, позволил себе ухмыльнуться, когда он пытался руководить и учить персонал, как жить дальше, напирая на то, что с ним шутки плохи.
Идиот! Да за профи двумя руками надо держаться! Конюх съехал со двора, а кобыла через неделю возьми да подохни. А кто виноват?
Речицкий потрясал кулаками и вопил, что он его уроет!
Кишка тонка, попробуй докажи. Да и не верил Яков, что конюх будет травить лошадь. Уж скорее Володьку траванет. Теперь точно не даст денег…
– А эта кукла ничего, – сказал Речицкий.
– Которая?
– Лара! Держится королевой, не намазана, шикарное платье. И почему только такие бабы обламываются всяким говнюкам?
Яков только вздохнул, пожалев, что ответил на приглашение Кирилла. Знал ведь, что приятель не в духе после смерти кобылы, загулял с горя, даже подрался на вернисаже с Артуром.
Артур носится со своей американской дешевкой, как дурень с писаной торбой, раззвонил по всему городу, рекламу, сволочь, делает. А потом спихнет втридорога. И голова не болит.
Речицкий обзавидовался и не выдержал – обозвал картины дерьмом. Артур взвился и в свою очередь обозвал его дилетантом, который в живописи понимает так же мало, как и в лошадях. Наступил на больную мозоль, одним словом.
После этого и началось. Ему, Якову, тоже прилетело. Потом их мирили. Вернее, они позволили себя помирить. Оба не дураки, оба погорячились. Потом все пили за дружбу. А в такси Речицкий бубнил, развивая тему убийства этой паршивой галерейной крысы, а его гребаный вернисаж обещал полить бензином и спалить к такой-то матери.
Душа Якова предчувствовала очередной скандал. Речицкий пьян, пребывает в первой стадии, заинтересовался Ларой. Не к добру. На первой стадии он острит направо и налево, говорит гадости и много смеется. Цепляется к женщинам. На второй переходит к прямым оскорблениям, на третьей лезет в драку. А ему приходится разнимать, впихивать в такси и доставлять домой. Нянька!
Да, конечно, друг подкидывает на мероприятия, но ведь не даром! Все отработано сторицей.
Яков чувствовал, как растет в нем раздражение. Дурак! Трижды дурак, что пришел. Если бы не нужда в деньгах! Но Речицкий, похоже, не даст. Забыл, подонок, чем обязан ему.
Пощупать разве Артура? А что, завести разговор о картинах, дать понять, что видит его насквозь… Насквозь! И его картины тоже. Американский авангард, надо же!
Речицкий что-то говорил о Ларе. Было видно, что она зацепила его воображение.
Яков слушал с возрастающей тревогой…
