Испуганные лошади рванули так, что спящие в бричке Варька и Настя проснулись и завизжали на всю дорогу. Илья даже не услышал этого и сплеча хлестал кнутом гнедых, встав на передке во весь рост.
– Дэвла, что такое?! – Настя, едва держась за край качающейся колымаги, пыталась выглянуть наружу. – Илья! Да что там?!
– Да ничего! – ответила вместо Ильи Варька. – Вытаскивай свое платье, серьги надевай! Кажись, успели на свадьбу-то, сейчас сразу плясать погонит! Чтоб он утерпел тобой не похвастаться?..
Впереди уже показались верхи цыганских палаток, дым костров, многоголосая песня гремела над полем, слышался смех, топот сотни пляшущих ног. Еще один удар кнутом – и перед Ильей открылась небольшая горка, вся, как заплатами, покрытая шатрами, и навстречу бросились босоногие дети. Колымага чудом не влетела в свадебную толпу, уже послышались испуганные крики, но Илья со всей силы потянул на себя вожжи:
– Тпр-р-р, стоять! Стоять, проклятые!
Лошади стали как вкопанные. Илья спрыгнул на землю, бросил на передок кнут и с широкой улыбкой крикнул:
– Те явэн бахталэ, ромалэ![16]
Толпа цыган тут же взорвалась восторженными воплями:
– Илья! Илья! Смотрите, это же Илья! Смоляко!
Илья шагу не успел сделать – а к нему со всех сторон помчались молодые цыгане, налетели, чуть не повалили на землю:
– Смоляко! Гляди ты – прилетел! Как ты? Что ты? Откуда? У, какой вороной!
– Отстаньте, черти! – со смехом отбивался Илья. – Пошли вон, кому говорю! Будете жениться – и к вам на свадьбу прилечу! Где дед?
Но дед Корча, бессменный глава табора, который весь целиком был его семьей, уже сам шел навстречу. Цыгане расступались перед ним. Корче было не меньше семидесяти, но походка у него была все еще спорой, спина не горбилась, а черные глаза в сети морщин смотрели весело, по-молодому.
– А-а, Смоляко. Явился все-таки, – сказал он вместо приветствия. Илья опустился перед стариком на колени.
– Будь здоров, дадо.[17]
– И тебе здоровья. А мы-то ждали-гадали – будешь на свадьбу или в городе корни пустишь… Нет, смотрите – принесся как на крыльях, чуть весь табор не передавил, как урядник какой! Кнута бы тебе хорошего за такую езду!
Цыгане грохнули смехом.
– Я ведь Мотьке обещал! – Илья вскочил на ноги, осмотрелся. – Где он?
Но сначала требовалось подойти к родителям молодых, и Илья пошел в окружении смеющихся цыган к праздничному шатру. По всему холму чадили угли, на них бурлили огромные котлы с едой, прямо на траве были расстелены ковры и скатерти, на которых красовалась лучшая посуда, блюда с мясом, горы картошки, овощей, возле одной палатки исходил паром пузатый самовар. Вокруг варева суетились женщины, на коврах сидели, солидно поджав под себя ноги, мужчины и старухи. Несколько молодых цыган сидели на траве с гармонями, девушки плясали, поднимая босыми ногами пыль. Илья прошел между ними к самой высокой палатке, возле которой чинно восседали родители жениха и невесты.
– Будь здоров, дядя Степан, тетя Таня… Тэ явен бахталэ, Иван Федорыч, Прасковья. Счастья вам, поздравляю.
– Будь здоров и ты, – ответил за всех отец невесты – серьезный некрасивый цыган с испорченным длинным шрамом лицом. – Вспомнил-таки про нас в своей Москве? Ну, иди, иди, чаво,[18]с Мотькой поздоровайся.
Все необходимые формальности были соблюдены – и Илья, уже не соблюдая никакой чинности, кинулся к молодым. Жених вскочил навстречу, они обнялись с размаху и заговорили, засмеялись одновременно, хлопая друг друга по плечам и спинам:
– Смоляко! Ну, слава богу! Я думал – не явишься!
– Да знаю, знаю! Тебя жадность заела друга на свадьбе напоить! Только не дождешься! Чуть коней не загнали, так спешили!
– Варька с тобой или в хоре бросил?
– И Варька со мной, и еще кой-кто… – через плечо Мотьки Илья взглянул на невесту – и разом перестал улыбаться. В упор на него смотрели длинные, темные, с синей ведьминой искрой, никогда не смеющиеся глаза невесты Данки, которые медленно наполнялись слезами.
Семья Мотькиной невесты была небогатой, но строгих правил: Степан прочно держал в узде всех шесть дочерей, старшие из которых уже были замужем и имели своих детей, а младшие еще до заката солнца всегда сидели как пришитые у своей палатки рядом с матерью. Данку сосватали больше года назад, и все цыгане говорили: Мотька не прогадал. Невеста была красавицей, несмотря на неполные пятнадцать лет и недевичий хмурый взгляд, которым, впрочем, она отличалась с детских лет. Но о взгляде этом можно было забыть, едва посмотрев на тоненькую, стройную фигуру девочки, на ворох мелкокудрявых черных волос, которые не держались ни в каких узлах и никаких косах, победно выбиваясь отовсюду вьющимися прядями, на нецыгански тонкое, немного скуластое лицо кофейной смуглоты, на изящно изломленные брови, на глаза – большие, длинноватые, черные, как вода в омуте. Кроме того, Данка великолепно пела, забивая даже признанную певицу – Варьку, а когда та уехала в Москву, осталась лучшей в таборе. Сваты начали приходить к Степану табунами, едва Данке исполнилось двенадцать, но тот всем отказывал, надеясь пристроить красавицу дочь в богатую семью. Так и вышло, в конце концов, когда Данку сосватал для сына Мотькин отец. Что по этому поводу думала сама Данка, никто не знал, да никого это и не интересовало. Сразу после сватовства Степан, по обычаю, спросил при всем таборе, согласна ли дочь выходить за Мотьку. Данка, по обычаю же, ответила, что согласна. Дело, таким образом, было решено, и цыгане начали готовиться к свадьбе.
Встретившись глазами с Данкой, Илья поспешил отвести взгляд: еще не хватало, чтобы цыгане подумали, что он пялится на невесту лучшего друга. Мельком подумал: невесела она, ох как невесела… Год после сватовства прошел, а так и не свыклась. Знает ли Мотька? А хоть и знает – что толку? Илья тряхнул головой, отгоняя несвадебные мысли, и позвал:
– Варька! Настька!
Но те уже и сами давно вылезли из брички и стояли в кольце цыган. Илья подошел – и к нему повернулись восхищенные, улыбающиеся лица:
– Э, морэ, где такую красоту взял?
– Да как за тебя, черта, ее отдали-то? Допьяна, что ли, папашу ее напоил? Или должен он тебе?
– Бог ты мой, цветочек какой фиалковый…
Смущенная Настя стояла с опущенными ресницами. Илья протолкался к ней сквозь толпу цыган, потянул за руку:
– Идем!
Первым делом он подвел Настю к деду Корче и его жене: толстой веселой бабке Стехе с насмешливыми карими глазами. Та сразу вспомнила:
– Московская? Яшки Васильева дочка? Помню тебя, как же, зимой-то этой виделись. Ах, Илья, дух нечистый, увез-таки? Не силой ли он тебя, проклятый, утащил? А то его дело лихое, мешок на голову, и…
