Джарвис отзывается о Тёрнере как о прекрасном студенте и выдающемся спортсмене. Это все очень печально, но он замечательный, замечательный человек…
Дальше я не читала. Почему его подавали таким прекрасным-прекрасным, таким замечательным-замечательным?
Коллега задала мне какой-то вопрос. Кажется, про твиттер. Одна учительница что-то написала в своем твиттере. До меня так и не дошло, о чем она там твитнула.
— Я займусь этим, — ответила я.
Займусь чем? Я понятия не имела. Коллега поблагодарила. За что? Я так и не узнала.
Я кликнула на новости, связанные с полицейскими сводками. Прокрутила страницу в поисках жертвы. Жертва… жертва… жертва… Наконец я нашла очень осторожно написанный отчет помощника шерифа. Я многое о себе узнала, вплоть до своего влагалища и своей задницы.
Лицо женского пола, позже обозначенное как жертва, было найдено на земле за мусорным баком… На женщине было надето темно-серое облегающее платье, задранное до бедер и собранное на талии. Ее ягодицы были обнажены, трусов на ней не было… Низ живота и лобковая область тоже были обнажены.
Ее спутанные волосы были всклокочены и полностью покрыты сосновыми иголками… Она лежала с согнутыми ногами в позе эмбриона, руки были в районе груди, ладони — на земле возле лица.
Платье ее было растянуто от плеча до плеча, лифчик спущен и прикрывал лишь правую грудь. Ожерелье обмотало шею так, что большая его часть свисала сзади. Трусы в черно-белый горошек, скомканные, лежали на земле в пятнадцати сантиметрах от живота жертвы.
Ее айфон серебристого цвета находился позади нее, за ее ягодицами, а синий чехол от него лежал отдельно, примерно в десяти сантиметрах от айфона.
На жертве были коричневые ботинки, зашнурованные и завязанные на бантик.
После отчета шли комментарии. Первый гласил: «А что вообще человек, уже закончивший колледж, делал в студенческом общежитии?» — я, честно говоря, не поняла. Мы с автором этого комментария читали один и тот же текст?
Закрыв веб-страницу со сводками, я решила, что все неправда, потому что ничего этого не могло быть. Потому что я, Шанель, сидела на работе в офисе, а то тело, которое публично разделывали, как тушку, было не моим. Полагаю, именно тогда и родилась Эмили Доу — я, но совсем и не я. Она, Эмили, сразу стала мне ненавистна. Я не хотела ничего из того, что с ней случилось: ни ее наготы, ни ее боли. Это была Эмили. И все это происходило с ней.
* * *
В Пало-Альто, кроме ухоженных газонов, нежнейшего ветерка и новеньких сияющих авто, имеется кое-что еще. Соскоблите поверхностный налет из солнца и улыбок, этакую легкость бытия, и обнаружите давящий на вас слой некоего принуждения. Нет, это не кипящий и свистящий чайник, скорее — томление густого соуса на медленном огне.
Если средняя школа имени Генри Ганна и преуспевала в каком-то виде спорта, то разве что в бадминтоне. Никого никогда не интересовали футбольные матчи, зато всегда вывешивали на городское обозрение имена победителей национальных конкурсов по математике. Наша школа славилась воспитанием тихих скромных научных гениев. Никто у нас не мечтал стать ни моряком, ни художником, ни литературным затворником — для этого нам не хватало небольшого душевного бардака. Чтобы соответствовать большинству, плавно и методично движущемуся на самый верх, вы прежде всего должны были обрести смысл в своей жизни. На этом пути нам было не до внутренних смятений, которые только тормозили бы нас, — ведь нам так много надо было успеть сделать, так важно было стать тем, кем нужно. Понятно, почему вопросы душевного состояния находились где-то в конце нашего жизненного списка. Быть неуравновешенным означало быть отстающим.
Весной 2009 года, когда я заканчивала одиннадцатый, предпоследний класс нашей средней школы, всех учителей собрали в спортзале. Выходили они оттуда очень медленно. Я заметила, как сгорблены их плечи и бледны их лица. Никто не произнес ни слова. Прозвенел звонок, мы вернулись в класс, и преподаватель прочитал нам официальное письмо, в котором сообщалось, что один из учеников нашей школы покончил с собой, бросившись под пригородный поезд.
