— У вас тонкий слух. Моя мать — американка, а отец англичанин, вернее шотландец.
— Стало быть, на самом деле вы англичанин?
— У меня двойное гражданство. Я родился в Штатах, в Колорадо.
— Там живут ваши родители?
— У них ранчо на юго-западе штата.
— Мне трудно представить, где это.
— К северу от штата Нью-Мексико. К западу от Скалистых гор. К востоку от Сан-Хуана.
— Надо будет заглянуть в атлас. Но звучит весьма впечатляюще.
— Место и в самом деле впечатляющее.
— Наверное, на лошади вы выучились ездить прежде, чем научились ходить, да?
— Примерно так.
— Могу себе представить, — сказала она, а у него возникло странное чувство, что она и в самом деле может. — И когда вы уехали из Колорадо?
— Когда мне было одиннадцать лет. Меня послали учиться в школу на восточное побережье. Оттуда я приехал в Англию, в Веллингтон, потому что там в это время находился отец. Затем я поехал в Кембридж, в университет.
— У вас и вправду не только двойное гражданство, но и двойная национальная принадлежность. А что было после Кембриджа?
— Я вернулся в Нью-Йорк и жил там некоторое время, а теперь вот я опять в Лондоне. С лета.
— Вы работаете в американской фирме?
— В американском инвестиционном банке.
— А в Колорадо наезжаете?
— Конечно, как только выпадает возможность. Я не был там какое-то время только потому, что здесь сейчас очень много работы.
— Вам нравится жить в Лондоне?
— Да, очень нравится. — Выражение лица у нее было такое, будто она упорно о чем-то думает. Он улыбнулся. — А вам разве не нравится?
— Нравится. Но я здесь живу и хорошо знаю город, и мне трудно даже представить, что я могла бы жить где-нибудь в другом месте.
Опять разговор иссяк, и воцарилось молчание. И опять ее взгляд стал блуждать, пока не остановился на золотых часах на ее тонком запястье. Для Джона Данбита было непривычно видеть, как хорошенькая девушка, которую он развлекает разговором, смотрит на часы. Он ожидал, что это вызовет у него досаду, но неожиданно для себя решил, что это забавно, хотя и не в его пользу.
— Вы кого-нибудь ждете?
— Нет.
Он подумал, что в лице ее есть некая отстраненность, делающая его непроницаемым для постороннего взгляда; оно спокойное, вежливое, но и недоступное. Ему хотелось знать: она всегда такая, или их общению мешает фатальная невозможность установить дружеский контакт во время светской беседы на коктейле. Чтобы поддержать беседу, она задала ему некоторое количество вежливых вопросов, но трудно сказать, слышала ли она хоть половину его вежливых ответов. Они обменивались банальностями, но ничего не узнали друг о друге. Может быть, именно это ее и устраивает? Он никак не мог решить: она к нему совсем равнодушна или просто застенчива. Кроме того, она снова стала оглядывать полную гостей комнату, как будто мечтала улизнуть; но тогда зачем она вообще пришла? Раздосадованный, он был уже готов отбросить все формальности и прямо спросить ее об этом, но она его опередила, объявив без всяких предисловий, что ей пора уходить.
— Уже поздно, а я здесь уже очень давно. — Кажется, она тут же поняла, что это не очень вежливо с ее стороны. — Извините, я не хотела вас обидеть, я не имела в виду, что именно здесь с вами, я имела в виду вообще на этом вечере. Мне приятно было с вами познакомиться, но я должна идти, уже слишком поздно.
Джон ничего не сказал. Она улыбнулась светлой, вселяющей надежду улыбкой.
— Мне, правда, нужно домой.
— А где находится ваш дом?
— На Пендлтон Мьюз.
— Это совсем рядом со мной. Я живу на Кадоган-Плейс.
— Чудесное место. — В ее голосе уже звучало беспокойство. — Там, должно быть, очень тихо.
— Да, очень тихо.
Она украдкой поставила свой стакан и набросила на плечо ремешок от сумки.
— Ну, так я пойду попрощаюсь.
Вдруг он почувствовал, как его охватывает незнакомое, хотя вполне естественное чувство досады, и сказал себе: «Будь я проклят, если позволю ей так легко от меня отделаться». Во всяком случае, виски он уже допил, Тани, о которой нужно было бы позаботиться, с ним не было, так что вечер потерял для него всякий интерес. Где-то на заднем плане замаячили завтрашний день и поездка в Бахрейн. Ему еще нужно упаковать вещи, проверить бумаги, оставить послание для миссис Роббинс.
— Я тоже ухожу.
— Но вы только что пришли.
Он допил виски, поставил пустой стакан и сказал:
— Я отвезу вас домой.
— Вам вовсе необязательно провожать меня.
— Знаю, что необязательно, но вполне могу вас подбросить.
— Я могу взять такси.
— Зачем вам брать такси, когда нам все равно по пути.
— Право же, вам нет необходимости…
Ему стало надоедать это бессмысленное пререкание.
— Для меня это не проблема. Я тоже не хочу опаздывать. Завтра рано утром я должен успеть на самолет.
— В Америку?
— Нет, на Ближний Восток.
— Что вы там будете делать?
— Разговаривать.
Он взял ее под локоть, и они стали пробираться к двери. Имоджен, с одной стороны, была удивлена тем, как быстро Джон поладил с дочерью ее любимой подруги, с другой — ее раздосадовало, что Джон побыл у нее в гостях совсем недолго.
— Но, Джон, дорогой мой, вы ведь только что пришли.
— Вечер отличный, но я завтра улетаю на Ближний Восток, к тому же утренним рейсом…
— Но завтра суббота. Просто бесчеловечно заставлять человека улетать в субботу. Хотя, я полагаю, такая судьба уготована всем начинающим воротилам бизнеса. Мне очень жаль, что вы не можете побыть у меня подольше.
— Мне тоже очень жаль, но что поделаешь. Нужно.
— Все равно, я очень рада, что вы приехали, очень мило с вашей стороны. Да, вы поговорили с Реджи? Хотя вряд ли, но я ему все объясню, а вы непременно приходите к обеду, когда вернетесь в Лондон. До свидания, Виктория. Очень рада была тебя повидать. Я напишу маме, что ты прекрасно выглядишь.
На площадке лестницы он спросил:
— У вас было пальто?
— Да. Я разделась внизу.
Они спустились вниз. На стульях в прихожей лежала целая гора пальто. Она раскопала свою вышедшую из моды шубку, доставшуюся ей в наследство и довольно поношенную. Джон помог ей надеть ее, а человек в накрахмаленном белом пиджаке открыл перед ними дверь. Они шагнули в продуваемую ветром темноту и зашагали по тротуару туда, где была припаркована его машина.
