Институт она бросила. Как-то само собой получилось. Выяснилось, что ночные клубы – не такое уж ужасное место, как предполагала бабушка, и вовсе необязательно уметь готовить самой – в городе полным-полно чудесных кафе, где можно в любое время перекусить, а ужинать пойти в ресторан! Еще выяснилось, что отдыхать можно не только в подмосковном санатории, куда бабка с дедом мотались каждый год всю жизнь, но и за границей. В Турции, в Египте, на тропических островах, где золотые пляжи, синий океан, как в рекламе шоколада.
Друзья семейства Ренквист пытались, разумеется, принять участие в судьбе сиротки. Бабушкины знакомые отступились от Наташи после того, как она бросила институт. Все они были медиками, и для них такое отступничество выглядело предательством. Дедовы приятели – коллекционеры, ценители, художники – продолжали общаться с «малюткой Ренквист». Некоторые, как Наташа полагала, с корыстными целями. Ожидали, когда разгулявшаяся сирота начнет распродавать коллекцию деда.
Но не дождались. До этого дело не дошло – Наташа вовремя очнулась. Огромный куш из бабушкиных денег уже выброшен на ветер. Нужно идти работать. Но куда? Психиатричка из районной поликлиники, узнав про бедственное положение дел внучки Анны Аркадьевны, устроила Наташу в регистратуру и сумела убедить в необходимости продолжить учебу. Наташа восстановилась в институте и, сидя на работе, не ленилась открыть учебник…
Бледный ангел в кожаных джинсах появился в поликлинике рано утром, когда Наташа еще не успела подкрасить губы, и потому чувствовала себя незащищенной. Здание поликлиники находилось с ее домом по соседству, и девушка часто по утрам прибегала на работу без макияжа, наносила «боевую раскраску» уже в промежутке между явлениями пациентов. Молодой человек попросил записать его к благодетельнице-психиатричке. Наташа отыскала карту. Георгий Карев, двадцати девяти лет от роду, по знаку Зодиака – скорпион. Она влюбилась с первого взгляда и теперь лихорадочно вспоминала – как там с гармонией между скорпионами и водолеями? Но так и не припомнила, потому что ее одолела другая мысль – Георгий сейчас посетит врача, упорхнет, и она больше никогда его не увидит!
Следовало что-то предпринять. Наташа заперла регистратуру и побежала к врачу с охапкой больничных карт. Георгия она заметила в очереди, перед дамой-истеричкой и печальным алкоголиком. Увидела – и впала в ступор. Так и стояла всем на посмешище примерно три минуты, пока ее не привела в чувство проходившая мимо по своим делам уборщица Ленка.
– Ты чего тут застыла? Медузу Горгону увидела?
Ленка закончила филфак, работала учительницей литературы, пока не начала пить и не попала в уборщицы. Какая ж это медуза? Это самый красивейший человек, какого только Наташе приходилось видеть!
И он обратил на нее внимание. Пока Наташа стояла в больничном коридоре, на грязно-зеленых стенах которого тосковали плакаты «Случайные связи – путь к заразе» и «СПИД не спит!», – он на нее посмотрел и сделал, вероятно, самые благоприятные выводы. Потому что, выйдя из кабинета, не прошествовал к выходу, а нагнулся к окошечку регистратуры:
– Кто-кто в теремочке живет?
– Это я… Мышка-норушка, – ляпнула она, стараясь поддержать затеянную им игру.
– А прозвище у мышки есть?
– Наташа…
– А я Георгий. Егор.
– Я знаю…
Он изломил бровь и щедро улыбнулся. Отвел с лица темную прядь – волосы были длинные, шелково-блестящие.
– Ты во сколько заканчиваешь?
– Я… А, в шесть.
– Я зайду.
Он не разрешения спрашивал, просто объявил о своем решении зайти, и все тут! Примите к сведению. Наташа приняла. Она упросила практикантку посидеть за нее в амбразуре регистратуры, сбегала домой, приняла душ, уложила волосы, переоделась. Просто и со вкусом – джинсовый костюм Dolce&Gabbana и туфельки Mia-Mia. Все было куплено еще осенью, в Милане, где Наташа прогуливалась по пьяцца Дуомо, а потом пила кофе и ела восхитительные маленькие сандвичи в кафе на Сант-Андреа. Как же оно называлось, это кафе?
Неважно, уже неважно. Этой весной она поедет в Милан с Егором…
Она чуть не опоздала – мечты и воспоминания затягивали ее, как капля янтарной смолы затягивает глупую муху.
Георгий приехал на прекрасном серебристом автомобиле, и она все хотела спросить, как он называется, и все не могла решиться продемонстрировать свою отсталость. Разговор вообще не клеился. Наташе никак не удавалось ввести себя в душевное состояние барышни, которая едет на свидание с очередным блестящим кавалером, а Георгий просто думал о чем-то своем, внимательно смотрел на дорогу и насвистывал мелодию из фильма «Убить Билла».
На перекрестке, остановившись перед светофором, он, быстро наклонясь, крепко и деловито поцеловал ее в сжатый, не ждущий поцелуя рот, и сразу все переменилось, словно деликатная рука убавила слишком яркий свет. Наташа разговорилась, она рассказывала Егору про Милан и Лондон, про рестораны, в которых ей случилось побывать, и про знаменитостей, которых удалось увидеть, а он внимательно слушал, кивал головой и улыбался.
Они поехали в китайский ресторан, где Егор учил Наташу есть палочками – только для того, чтобы прикасаться к ее руке, конечно! – а потом к ней домой. На следующий день Наташа взяла отгул, и через день – тоже. Когда же она все-таки пришла на работу, силой выпихнув себя из постельного тепла, уборщица Ленка прокомментировала это событие фразой из сборника диктантов Розенталя:
– Усталые, но довольные, возвращались ребята домой.
И заржала так, что перепугала даже видавших виды психов в очереди.
И жизнь пошла как у людей. Правда, в институте Наташа так и не стала учиться. У нее появились домашние дела, семейный очаг, который нужно было поддерживать, пусть даже с помощью полуфабрикатов. Через месяц Егор сделал Наташе предложение, преподнеся колечко с небольшим, но чистым бриллиантом, и она настояла на том, чтобы познакомиться с его матерью. До встречи со своей избранницей Георгий Карев жил на Васильевском острове в коммунальной квартире. Его дом опечалил Наташу – на первом этаже какой-то хозяйственный склад, полуразрушенные, осевшие от груза времени стены скрывают отвратительный коммунальный хаос. Мать Егорушки оказалась худой и костистой женщиной, с лицом, застывшим в отвращении к окружающему миру. К встрече с невесткой она, очевидно, долго готовилась – в единственной комнате был накрыт шаткий стол. Вареная картошка, салат из крабовых палочек, щедро залитый майонезом, бутылка водки. Хозяйка вкушала огненную воду с энтузиазмом. Употребив больше половины бутылки, она растрогалась, стала слезливой и агрессивной одновременно – в русском алкоголизме эти две ипостаси сочетаются самым причудливым образом. Егорушка морщился и вздыхал, потом вообще встал и вышел «за сигаретами». Очевидно, в этот день на Васильевском острове объявили никотиновый мораторий, потому что не было его минут сорок. За это время Ольга Анатольевна успела исплакаться от любви и сочувствия своей будущей невестке.
– Такая ты беленькая, такая нежная, – приговаривала она, обдавая Наташу запахом водки и тухлой рыбы, что было вдвойне удивительно, потому что никакой рыбы, ни тухлой, ни свежей, на столе не присутствовало. – Погубит тебя мой охламон. У-у, весь в своего папочку окаянного, гуленого. Ну да ничего, авось остепенится с то бой-то рядом. Ты его – слышь? – во как держи, чтоб ни-ни… А так он парень хороший, башка у него варит, ты не смотри, что он в тюрьме сидел, сейчас все сидят…
