Вдруг перезвон струн заглушил хриплый старческий хохот. — Наконец-то у нас появился человек, знающий толк в шутках! Вот чего не хватает в нашем холде: смеха, музыки — прямо тоска берет! А я так просто обожаю развеселые мелодии да забавные песенки. Ну-ка, арфист, сыграй нам какой-нибудь лихой мотивчик из тех, что мне особо по душе!
Менолли просто онемела от ужаса. Умоляя дядюшку помолчать, она судорожно искала в кармане юбки спасительные шарики. Надо же, чтобы случилось такое — ведь мать ее предупреждала!
Заслышав властный дядюшкин приказ, арфист повернулся, к старику и отвесил ему учтивый поклон.
— Я бы с радостью, почтенный, — самым любезным тоном произнес он, — да только времена нынче невеселые, — он взял несколько низких печальных аккордов, — совсем невеселые, так что со смехом и шутками придется пока повременить. Сплотим ряды перед лицом напасти… — он запел новую балладу, призывающую повиноваться Вейру и чтить всадников. От тепла шарики растаяли и прилипли к карману, но все же Менолли удалось отодрать несколько штук и запихать их дядюшке в рот. Старик принялся сердито жевать, явно сообразив, что ему заткнули рот, и стараясь поскорее избавиться от помехи, чтобы снова разразиться жалобами. Наконец, Менолли удалось разобрать, что новая мелодия звучит мощно и энергично, а слова так и берут за душу. У арфиста Эльгиона был сочный тенор, сильный и уверенный. Но тут дядюшка начал оглушительно икать, а в перерывах между приступами он вдобавок пытался продолжить свои жалобы. Менолли прошипела, чтобы он задержал дыхание, но старик до того озверел от того, что ему не дают высказаться, и от привязавшейся икоты, что принялся колотить кулаком по столу. Частые, не в такт звучащие удары заглушали песню арфиста, и из-за главного стола на Менолли устремились возмущенные взгляды.
Какая-то из тетушек дала старику воды, и он тут же опрокинул ее Менолли на платье. К ним тотчас подскочила Селла и передала приказ немедленно водворить дядюшку в его комнату. Пока его укладывали в постель, он то и дело икал, перемежая приступы размашистыми жестами и невнятными тирадами.
— Придется тебе остаться с ним, пока он не утихомирится, а то еще чего доброго свалится с постели, — сказала Селла. — Что же ты не давала ему сладкие шарики — от них он всегда затыкается.
— Я давала. Только от них у него началась икота.
— Вечно ты все делаешь невпопад.
— Ну, пожалуйста, Селла, посиди с дядюшкой! У тебя так хорошо получается. Я и так провозилась с ним весь вечер — ни словечка не расслышала…
— Тебе ведь, кажется, велели следить, чтобы он помалкивал. Ты не справилась — ты и сиди. — Селла выскочила из комнаты, оставив Менолли с неугомонным стариком.
Так закончился первый из череды ожидавших Менолли черных дней. Прошел не один час, пока дядюшка наконец угомонился и уснул. Когда вконец измученная Менолли дотащилась до своей комнатушки, заявилась Мави, чтобы как следует отчитать дочь за проявленную оплошность, — ведь это из-за нее дядюшка переполошил весь холд. Менолли пыталась оправдываться, но мать даже слушать не стала.
Назавтра случилось Падение — пришлось полдня сидеть взаперти. После Падения Менолли снова бегала по окрестностям с командой огнеметчиков. На этот раз передний край Нитей прошелся по болотам, так что пришлось часами шлепать по топкой трясине и вязким пескам.
Когда усталая Менолли вернулась домой, сразу же пришлось помогать грузить сети и снаряжать лодки для ночного лова — начинался прилив. На следующее утро ее подняли еще до рассвета — надо было потрошить и солить небывалый улов. На это ушел весь день, и к вечеру она так устала, что едва нашла в себе силы скинуть пропахшую рыбой одежду и заползти в постель.
Следующий день пришлось чинить сети. Обычно Менолли любила это занятие — собирались все женщины, за работой пели, оживленно болтали. Но на сей раз отец требовал, чтобы сети были готовы как можно скорее: он хотел еще раз выйти в море с вечерним приливом. Поэтому все сидели, уткнувшись носом в работу, — какие уж тут песни, когда сам Морской правитель бродит вокруг. Менолли казалось, что отец следит в основном за ней, и ей было не по себе.
Именно тогда она начала задумываться: уж не пожаловался ли ему новый арфист, что дети неверно затвердили баллады и предания? Но Петирон всегда говорил, что есть лишь один-единственный метод обучения, и она переняла его в точности — значит, и других должна была научить-правильно. Но почему же тогда отец так явно ей недоволен? Неужели все еще злится, что дядюшка разболтался за ужином?
Эта мысль не давала Менолли покоя, и вечером, когда лодки ушли в море и все смогли передохнуть, она не выдержала и спросила сестру.
— Злится на тебя? Из-за дядюшки? — Селла пожала плечами. — Что это тебе в голову взбрело, дуреха? Да об этом все и думать забыли. Слишком ты много о себе воображаешь, Менолли, вот что плохо. С какой стати Янус вообще будет обращать на тебя внимание?
Презрение в голосе сестры сразу поставило Менолли на место: ну, конечно, она всего лишь девчонка, к тому же слишком нескладная для своего возраста, да еще и младшая в большой семье — никому до нее нет никакого дела. Только не такое уж это утешение — быть никому не нужной, даже если отец меньше цепляется или помнит ее провинности. Только навряд ли он забыл, что она пела ребятишкам свои песни. Или Селла запамятовала? А может, и вообще не знала? Скорее всего, что так, — размышляла Менолли, стараясь поудобнее свернуться на старом тюфяке. — Только слова Селлы о том, что Менолли слишком много о себе воображает, гораздо больше подходят к ней самой: Селла только и думает, что о себе да о своей внешности. Ей бы уже пора найти себе мужа — глядишь, и для холда облегчение. Янус держал в Полукруглом всего троих воспитанников, а четверо из шести братьев Менолли учились рыбачьему ремеслу в других морских холдах. Может быть, теперь, когда у них есть арфист, что-то изменится…
На следующий день женщины холда занимались стиркой. Нитей не ожидалось, погода стояла солнечная — можно рассчитывать, что белье быстро высохнет. Менолли надеялась улучить минутку, чтобы спросить мать: не говорил ли чего арфист про ее уроки, но возможность так и не представилась. Зато она получила от Мави очередной нагоняй — на этот раз за неопрятную одежду, непроветренную постель, непричесанную голову, неряшливый вид и вообще за лень и неповоротливость. Так что вечером Менолли была рада забиться с миской супа в темный угол кухни, чтобы снова не попасться на глаза матери. Сидя там, девочка размышляла, почему именно ей так не везет.
Наверное, все дело в том, что она тогда так не вовремя сыграла несколько тактов своей песни. Да еще в том, что она — девчонка и притом единственная, кто смог в отсутствие настоящего арфиста играть и обучать детей. Да, — окончательно решила Менолли, — должно быть, именно поэтому она впала в такую немилость. Кому охота, чтобы арфист прознал, что с детьми занималась какая-то девчонка? Но если она учила их неверно, значит, ее неправильно выучил Петирон — но это уж совсем ни в какие ворота не лезет! А если старик и вправду написал о ней мастеру Робинтону, разве новому арфисту не любопытно на нее поглядеть? Правда, может быть, ее песни вовсе не так хороши, как полагал Петирон. А может, он и вовсе не посылал их Главному арфисту. И в письме о ней нет ни словечка. Правда, пакет исчез со своего места в хранилище Летописей, но, судя по тому, как все складывается, Менолли так никогда и не удастся хотя бы познакомиться с Эльгионом.
