Книга Белые тела - Джейн Робинс

2000

По мере приближения премьеры «Питера Пэна» все в школе оживает. Почти все переменки Тильда проводит с Крюком, которого на самом деле зовут Лиам Брукс. Они сидят на каменистой земле с краю игровой площадки, обнимая свои колени, и проходятся по репликам в сценарии. Когда я подхожу ближе, то слышу, как Тильда декламирует: «Первое впечатление всегда самое важное», – и строчку, которую она просто обожает и постоянно повторяет: «Что ж, умереть – это ведь тоже большое и интересное приключение».[5] Затем она замечает меня и говорит: «Уходи, Калли» – так что я продолжаю свой маршрут по углам площадки.

Лиам постоянно возникает в беседах, которые мы ведем дома. Сперва это происходит в связи с «Питером Пэном», который становится главным интересом Тильды, позволяя ей говорить голосом Питера с постоянно повышающимися интонациями, так что кажется, она всегда взывает к своей команде: «Еще разок, друзья!». Мы слушаем бесконечные рассказы о сценах с участием Крюка, о том, как сложно сражаться на мечах, об ужасающих прыжках со скалы на корабль и обратно, которые нужно совершать в процессе. Затем Лиам начинает появляться и во всех остальных разговорах, так что я теперь не решаюсь и слова молвить, опасаясь, что это спровоцирует ее на новые истории: если я скажу, что люблю горошек, нас будет ждать долгий рассказ о том, как обожает его Лиам. Однажды мы просто едим тосты с фасолью, а Тильда ни с того ни с сего объявляет нам, что Лиам может проплыть двадцать пять метров под водой, и я демонстративно роняю голову на стол, отказываясь подниматься.

Мама игнорирует мой протест и подхватывает тему. Небрежно, как будто эта идея только что пришла ей на ум, она говорит: «Ну, Лиам может пойти с нами на плавание в субботу, если захочет». Тильда практически подрывается с места: «Можно позвонить ему сейчас и спросить?»

Я встаю из-за стола и топаю по лестнице наверх, достаю дневник Тильды из наволочки, обнаруживаю там маленькие буковки «Л», обрамленные сердечками и поцелуйчиками, и ее попытки придумать свою будущую подпись. Не могу ничего с собой поделать: отрываю уголок страницы и съедаю его.

В субботу раздается звонок в дверь, я бегу открывать и вижу Лиама на пороге с полосатым полотенцем, зажатым в смуглой руке, и серьезным выражением, как у бойскаута перед проверкой. Неожиданно для себя я испытываю к нему теплые чувства, потому что на его лице неприкрытое ожидание оценки, он волнуется, понравится ли он, будут ли задавать ему вопросы или дразнить. Замечаю, что темные волосы на его коже встали дыбом. Он просто топчется на пороге и смотрит на меня, а я замечаю, что полотенце у него выцветшее, грубое и обтрепалось по краям, а красные плавки торчат из-под штанов, как варенье торчит из рулета.

– Ты заходи, – говорю я.

В автобусе Тильда садится с Лиамом, а мы с мамой сзади, со всеми сумками. Кладу голову маме на плечо, и она обнимает меня одной рукой, говоря «чип-чип», потому что знает, что это заставит меня улыбнуться. Мы сидим тихо, стараясь подслушать. Но говорят они только о «Питере Пэне», любая другая тема требовала бы больших усилий. А в бассейне все разговоры посвящены исключительно плаванию.

Оказывается, Лиам плавает лучше нас обеих, он сильнее и быстрее, и – не зря нам его хвалили – очень надолго задерживает дыхание (а ведь это был мой конек!). «Смотрите!» – кричит он, затем зажимает нос, опускается на дно и садится там по-турецки. Мы начинаем считать: один, два, три. На тридцати наверх поднимаются пузырьки, и вот уже семьдесят два, а мы все еще продолжаем счет. Затем он всплывает с громким всплеском, ощущение, что он вот-вот взорвется. А после он проплывает бассейн в ширину, разворачивается и только на середине пути выныривает. По дороге домой Лиам спрашивает Тильду, умеет ли она кататься на роликах, она отвечает, что нет, но хотела бы научиться, так что, думаю, приглашение покататься не за горами. Когда он уходит, мама говорит: «У этого мальчика умный взгляд».

Время идет, а он так и не позвал ее покататься на роликах, и из-за этого Тильда становится колкой, когда речь заходит о Лиаме, она больше не хочет, чтобы каждый наш разговор за столом был посвящен ему. Настойчивость в ее стиле, так что она могла попросить его напрямую, но то ли он откладывает, то ли она не стала просить. Гуляя по игровой площадке, я замечаю, что они все так же собираются, чтобы готовиться к «Питеру Пэну», но между ними теперь ощущается неловкость, какой не было прежде. А дома Тильда становится с нами раздражительной и капризной, и теперь она много часов проводит, закрывшись в спальне. Однажды она зовет меня наверх помочь ей репетировать, и когда я прихожу, то обнаруживаю ее свернувшейся клубочком в постели, у нее покраснели глаза, течет из носа, одеяло натянуто по самую шею.

– Выглядишь ужасно, – говорю я. – Что случилось?

Она кладет палец в рот и кусает его так сильно, что я ожидаю увидеть на нем кровь после такого. Потом она садится на кровати и начинает биться головой о стену.

– Прекрати! – Оттягиваю ее от стены, думая, что она сошла с ума, и мы обе падаем на кровать, нас переполняют эмоции. Я глажу сестру по волосам, стараюсь приободрить ее.

– Ну чего ты, все будет хорошо. Помни, я всегда присмотрю за тобой… Помни, что мы – самые любимые.

Она слегка улыбается, заливаясь слезами. «Самые любимые» – так нас называет мама, с самого нашего детства.

– А что насчет Питера Пэна? – говорю я. – Подумай о пятнице, о том, какой классной ты будешь…

– Я знаю. – В ее голосе слышно отчаяние. – Я должна быть классной в пятницу… Должна…

* * *

Я присматриваю за ней в школе в пятницу, переживая, что она пребывает в панике. Когда я спрашиваю, не боится ли она, она просто бросает небрежное: «О, нет, все нормально» – как будто нет никакого повода для волнения, но я продолжаю беспокоиться до пяти вечера, пока не приезжают зрители. К половине шестого актовый зал набит народом, все шумят и суетятся, но болтовня стремительно затихает, когда включают музыку и занавески расходятся в стороны, открывая зрителям спальню детей семьи Дарлинг. А когда, несколько минут спустя, на сцене появляется Тильда, мне становится нехорошо.