Впрочем, потерять сына наверняка было даже хуже, чем разом обоих родителей, тем более потерять так. Фабио невольно задумался о маркизе, моментально восстановив в памяти его образ. Горе меняет людей, его самого оно изменило очень сильно, что сталось с синьором делла Кьянти, что он ушел с должности, которую занимал двадцать лет кряду? Маркиз походил на сторожевого пса бойцовой породы: крепкий, коренастый, с отточенной сдержанностью движений, непроницаемо спокойный ровно до тех пор, пока не придет время ринуться в атаку. Один из немногих, с кем Фабио всерьез опасался вступать в споры. "Невозмутимость" — это слово всегда подходило синьору делла Кьянти больше всего. Но убийство Теодоро, старшего и любимого сына, похоже, всерьез его подкосило. "Только чудовищам все равно… — невольно вспомнил Фабио слова Лоренцо, сказанные когда-то давно. — Навестить, что ли, старика?.." Он тяжко вздохнул и снова сосредоточился на списке, в котором оставалось еще трое бывших сановников.
Чезаре поджал губы, а потом тихо согласился:
— Действительно, после такой трагедии и так все понятно.
Фабио молча кивнул и пробежался глазами по оставшимся фамилиям:
— Однако, еще два человека синьора Марчело, представь себе. Этот и вот этот, — сообщил он, указав их в списке столовым ножом, который, сам не заметив, принялся вертеть в руках, размышляя о маркизе. — А предпоследний из твоих пяти высокопоставленных, виконт делла Муни — сын военного из каброй, с жалованным дворянством. Сдается мне, тут виной всему могут быть не интриги, а банальные предубеждения: слишком высоко запрыгнул для ублюдка. Поскольку некоторые особо благородные господа всерьез уверены, что для успешной службы длина родословной важнее количества ума, — предположил Фабио, тут же скроив настолько презрительную гримасу, что только слепой бы не понял: ублюдками он считает именно недалеких благородных господ, а вовсе не потомков каброй.
— Я так вижу, мы с тобой окончательно определились с версией. С чем нас и поздравляю — весело сказал Чезаре и, подкинув в воздух ломтик бекона, поймал его зубами, сделавшись похожим на шкодного молодого щенка с вываленным наружу языком, который, впрочем, быстро подобрал, тут же закусив бекон свежим хлебом.
Фабио весело фыркнул и, последовав дурному примеру, принялся забрасывать в рот орешки, хватая их в полете.
— Отличная версия, только ей не хватает для полноты одной ма-а-аленькой незначительной детали, — сказал он между четвертым и пятым орешком. — Кому именно так сильно не угодил синьор Марчелло, что этот недоброжелатель затеял столь масштабную интригу. Вариантов слишком много. И что может связывать тех, кто занял освободившиеся должности — ума не приложу. На первый взгляд, вовсе ничего. На второй и третий — тоже.
Чезаре пожал плечами:
— Мы просто мало о них знаем, да и все. Надо бы их всех начать проверять: куда ходят, с кем общаются, не пересекаются ли друг с другом, о чем мы не знаем. И я этим займусь. — Тут он с сосредоточенным видом проследил за очередным орешком и схватил его в воздухе. — Опля. Вот так.
— Ну да, именно так: тебе — все орешки с разоблачением заговора, а несчастному раненому в моем лице остается только рот разевать, сидя дома, — насупился Фабио.
— Ну уж прямо все мне, успеешь еще поучаствовать, вряд ли мы так быстро разберемся, — Чезаре снисходительно похлопал Фабио по плечу. — Не вешай нос, повеселишься еще с этим делом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Почему? Почему, почему, почему? У него должно было все получиться, уже много раз, но не вышло ни разу… Почему? Люди совершенно ужасны, в этом нет никаких сомнений, всегда неправильные, с изъянами, как побитая и поцарапанная вещь. Или, скорее уж, как порченая груша. Сломанную вещь можно починить, а людей не исправить. Он вынужден подстраиваться, крутиться, юлить, изобретать — чтобы люди в кои-то веки работали не хуже вещей, работали как надо. Но они все равно не хотят.
Он — все делает правильно, он в этом полностью уверен. Он продумал каждую деталь обряда, все действия, заклинание, одно за одним, стройно, идеально… Но люди — люди слишком несовершенны, чтобы для них годились такие восхитительные, почти идеальные идеи. И он вынужден портить задуманное, корежить, гнуть, подстраивать под их мерзкое несовершенство. И все равно не выходит, раз за разом. Они все — будто смеются ему в лицо. Они — недостойные в этом несовершенстве своего дара, своей магии, которой он заслуживает гораздо больше.
Насмехаются над ним, будто он какой-то простолюдин. Насмехаются, превращаясь в вещи, не имеющие никакой пользы и смысла. Окончательно сломанные, годные только чтобы выкинуть на помойку. Зарыть в землю и забыть навеки. Почему?..
На кухне царили тепло и уют. Разумеется, там, где колдовала над пышущей жаром плитой и исходящими паром кастрюлями кухарка Марция, была настоящая обитель демонов, влажная и жаркая, но Дамиана сидела поодаль, с торца длинного стола, и старательно чистила гору овощей. Рядом с ней Эстель составляла список расходов на эту неделю, и, разумеется, их деловитые посиделки сопровождались болтовней обо всем на свете. Если уж где оказалась Марция — то как могло быть иначе?
— А Баччо меня, между прочим, на лодке катал. И песни под гитару пел, — похвасталась она, помешивая в кастрюле большой ложкой на длинной ручке. — Кто бы мог подумать, что он такой галантный и щедрый кавалер окажется, с его вечной наглостью и шуточками, — тут Марция хихикнула, показывая, что шуточки Баччо ей очень даже нравятся, вместе со всем остальным.
Пригласить ее на свидание графский конюх решался очень долго, и теперь, когда оно наконец случилось, Марция хотела обсудить его во всех подробностях и не один раз. Баччо был младше ее и никогда не был женат, а Марция успела овдоветь еще до того, как устроилась на работу к графу делла Гауденцио, и Баччо откровенно смущался. Марция, хоть и давно не была юницей, успела обзавестись первыми морщинками вокруг глаз и раздаться в талии, оставалась женщиной очень даже привлекательной. И конюх в конце концов преодолел робость, за что и был вознагражден радостным согласием Марции.
— Главное, чтоб не слишком долго в кавалерах был, — ворчливо отозвалась Эстель. — А то будет тут тебя пару лет выгуливать, а это не дело — слишком поздно детей рожать. Так что ты смотри уж внимательно.
— Я про детей и не думала, — рассмеялась Марция, — куда мне на старости лет?.. Так ты, значит, за нас рада и одобряешь? — безошибочно определив, что скрывается за ворчанием экономки, спросила она.
— Да уж гуляйте, — отмахнулась та с улыбкой. — Ты вон щебечешь, будто птичка, и у Баччо физиономия, как у кота, сметаны объевшегося — чего ж тут не одобрять?
Тут Дамиана, молча слушавшая этот разговор и старательно срезавшая шкурку с цукини, немедленно подумала, что наверняка Марция с Баччо целовались, а может и не только. Марция уже не девушка, беречь ей нечего и, раз Баччо ей нравится, то зачем бы им после катания на лодке оттягивать прочие удовольствия? Вот она бы не стала, если бы его сиятельство Фабио обратил на нее внимание. Только он не обратит, у него сколько дам уже в постели перебывало, и многие вовсе не задерживались, хотя и были настоящими аристократками, а не как она — ни то, ни се. Хотя, если честно, положа руку на сердце, Дамиане так и не стало понятно, чем она так уж плоха для ласк и поцелуев. Какое ему дело до ее дара, если речь не идет о том, чтобы жениться и заводить детей? Ладно бы некрасивая и непривлекательная — обидно, больно, но понятно. Но чем плоха недостаточно родовитая? Как будто, если снять одежду, не все равно.
