А теперь тетушки бросили ее, оставив на весь вечер одну, и ей нечего было делать, кроме как думать о том, что она одна в огромном доме наедине с Тристаном Карроуэем.
Он был невыносимо высокомерен, и хуже всего то, что она понимала, почему Амелия Джонс так очарована им. Если бы она могла забыть, как ужасно Тристан поступил с ней, она бы даже попробовала представить, что снова находится в его объятиях, ощущает его искусные руки, губы…
— Джорджи, — ворвался Эдвард в библиотеку, где она укрылась, — вы умеете играть в двадцать одно?
— О Боже! Сто лет не играла.
— Не мешай леди Джорджиане, — раздался за дверью голос Дэра. — Она читает.
— Но нам нужен четвертый игрок!
Она натянуто улыбнулась, почувствовав, что краснеет.
— Но нас только двое.
— Нет. Бит, Тристан и я — это трое. Нам нужны вы.
— Да, нам нужны вы, — повторил Тристан.
Она пыталась понять по выражению его лица, так ли невинны его намерения и потребуется ли дать достойный отпор, но не могла определить, какие мысли скрывали эти голубые глаза.
Если она отклонит приглашение Эдварда, то будет выглядеть трусихой, снобом или кем-то еще хуже. Дэр наверняка назовет ее тем или другим, не имея склонности вести себя как настоящий джентльмен. Один из них должен воспользоваться случаем, и лучше, если это будет она, а не он.
— Хорошо, — сказала она, закрывая книгу и поднимаясь. — С удовольствием поиграю.
В гостиной ее посадили между Эдвардом и Робертом, что означало, что ей придется провести весь вечер лицом к лицу с Дэром.
Когда Эдвард раздал карты, она повернулась к Роберту — только затем, чтобы не смотреть на Тристана. Она мало знала о среднем брате Карроуэй, только то, что когда-то Роберт был разговорчивым, остроумным и очень веселым. Всем было известно, что он чуть не погиб на войне, но после его возвращения она редко встречала его в обществе.
Если не считать небольшой хромоты, он выглядел таким же здоровым, как и раньше.
— Как это удалось вас уговорить? — с улыбкой спросила она.
— Повезло.
— Если вы не против, могу я спросить, — не отставала она, несмотря на его замкнутость, — как вы получили свое прозвище? Бит, так ведь?
— Это я назвал его Битом, — сказал Эдвард, откладывая остатки колоды и разглядывая свои карты. — Когда я был маленьким, я так произносил его имя.
Юный Эдвард, должно быть, считал ее и своих братьев живыми древностями.
— У кого-нибудь из твоих братьев тоже есть прозвища?
Он прищурил черные глаза, соображая.
— Ну, Тристан — это Дэр, иногда — Трис; Брэдшо — Шо; Эндрю мы иногда называем Дрю, но ему это не очень нравится.
— Почему же?
— Он говорит, это девчоночье имя, и тогда Шо называет его Друзиллой.
Она сдержала смех.
— Понятно.
— А меня они называют Коротышкой.
— Это ужасно!
Джорджиана взглянула на Тристана. Как это на него похоже, таким уничижительным именем называть члена собственной семьи.
— Но я и есть коротышка! Мне это нравится! — Эдвард выпрямился, встав на стуле на колени, чтобы казаться выше своих братьев.
— Ему нравится, — заметил Тристан, вынув карту из лежавшей на середине стола колоды, и положил ее перед Джорджианой.
— Не представляю почему, — усмехнулась она.
— Двадцать одно, — объявил Бит, раскрывая свои карты так, чтобы все видели.
Тристан нахмурился, но глаза его весело блестели.
— Никогда не доверяйте тихоням.
И снова этот любящий взгляд, который время от времени он бросал на членов своей семьи. Джорджиана, удивленная близостью и простотой обращения братьев друг с другом, почувствовала себя неловко, и в то же время ее сердило, что он способен на такие добрые чувства.
Странно, но это делало его более… привлекательным. Она напомнила себе, что соблазнительница здесь она. И что не ей предстоит быть соблазненной.
— Удивляюсь, что вы сегодня не в клубе, милорд. Там бы больше пригодилось ваше искусство в карточной игре.
— Здесь веселее, — пожал он плечами.
Видимо, игра в карты с восьмилетним ребенком и почти немым братом представлялась ему более интересной, чем посещение оперы, или поездка в Воксхолл-Гарденз, или визит к одной из любовниц, или другое свойственное ему времяпрепровождение.
Но если он пытается произвести на нее впечатлени. семейного человека, то напрасно тратит время. Что бы он ни сделал… за всю оставшуюся жизнь, это не переубедило бы ее, ибо она прекрасно знала, что он за человек.
— Так вы не хотите признаться, кто прислал вам сегодня письмо? — спросил он, когда игра длилась уже больше часа.
— Оно без подписи, — сказала она, собираясь раздавать карты.
— Тайна, значит. — Он потянулся к своему бокалу с бренди. — Кого-нибудь подозреваете?
— Я… у меня есть подозрение, — уклончиво ответила она, раздавая каждому по две карты. Видит Бог, она только хотела внушить ему мысль, что у нее могут быть претенденты на ее руку, достаточно решительные, чтобы прорваться в мужскую крепость Карроуэй-Хауса, но такой испанской инквизиции она не ожидала.
— Кто же? — Тристан, опершись подбородком на руку, смотрел на нее, в то время как Роберт знаком попросил еще одну карту.
Первым порывом Джорджианы было желание напомнить Тристану, что его это не касается. Но она поставила перед собой цель — заставить его влюбиться. И потому не следовало непрестанно оскорблять его.
— Мне бы не хотелось ошибиться, называя кого-то, — сказала она с невинным видом. — Поэтому я не дам ответа, пока не получу других доказательств.
— Других доказательств, — повторил он. — Вы имеете в виду самого человека? Да, пожалуйста, пусть он приходит к нам.
Она нахмурилась:
— Он, конечно, не придет к вам…
— Двадцать одно! — воскликнул, подпрыгивая Эдвард. — Вы двое никогда не выиграете, если весь вечер будете мечтательно смотреть друг другу в глаза.
Роберт кашлянул.
— Ну, — притворно огорчилась Джорджиана, чувствуя, что ей еще меньше, чем Роберту, хочется говорить, — ты, Эдвард, не оставил мне никакой надежды на выигрыш. Думаю, мне пора удалиться, джентльмены.
Мужчины встали вместе с ней. Тристан сдержанно кивнул, и Джорджиана покинула гостиную с чувством собственного достоинства. Оказавшись в холле, она подобрала юбки и бросилась вверх по лестнице.
— Джорджиана!
