Другие тоже умели пользоваться шестым чувством; он неожиданно понял, что сбоку от него стоят люди, но не поднимал глаз. Чьи-то пальцы сомкнулись вокруг его запястья. – Нет, – прошептал больной голос, очевидно, принадлежавший Никласу Виганту. – Нет, Киприан, скажи, что это неправда. – Никлас зарыдал. – Детка, – всхлипывал он, – детка, детка, о Господи, дитя мое!
Глаза Киприана горели. Никлас упал на колени. Он закрыл лицо руками и всхлипывал. Киприан увидел, что кто-то встал на колени рядом с ним и обнял его – Себастьян Вилфинг-старший. Себастьяна-младшего, будущего жениха, а теперь почти вдовца, нигде не было видно. Прямая как палка фигура сбоку оказалась Терезией Вигант; как и остальные, она была покрыта пылью и походила на черное от сажи привидение. Ее глаза горели на закопченном лице, которое лишь с трудом можно было узнать. Он услышал торопливые шаги, и кто-то схватил его за плечо.
– Мы думали, ты еще в здании, – выдохнул Андрей. – Затем я увидел вас всех здесь, дал ему бутылочку и… О Господи, это ведь не…
Андрей прижимал к груди малыша Вацлава. Ребенок тихо стонал. Взгляд Андрея метался между бесформенным телом на земле и Киприаном.
– Агнесс? – спросил Андрей. – Господи, Киприан…
Юноша протянул онемевшую ладонь, плетью висевшую на ничего не чувствующей руке. Он провел ею по закутанной голове ребенка, посмотрел в расширенные от ужаса глаза Андрея и отвернулся. Площадка раскачивалась во все стороны. Когда же она перестала качаться, Киприан уже был возле Терезии Вигант. Она не смотрела на него. Он положил руку ей на талию и подвел к маленькой группе людей, состоявшей из одного мертвеца, двух рыдающих стариков, полуголодного ребенка и насквозь промокшего испачканного молодого человека, из глаз которого лились слезы. Терезия не сопротивлялась, но и перед покрытым трупом дочери осталась стоять, гордо выпрямившись. Киприан со вздохом опустился на колени и сжал в руке кончик покрывала; в последний раз он испытывал подобный страх, когда его отец лежал, наполовину оглушенный, в куче мучной пыли и белая пыль сыпалась на его губу, рассеченную ударом младшего сына. Собственно, и сейчас везде лежал удушливый белый слой пыли.
«Я должен увидеть тебя, чтобы попрощаться, – подумал он. – Я могу не вынести вида твоего мертвого лица, потому что тогда я больше не смогу надеяться, – тут же пронеслось у него в голове. – Я люблю тебя, Агнесс».
Никогда за всю свою жизнь он не оглядывался в прошлое. Теперь же он смотрел в него и, осторожно поднимая покров, хотел снова быть тем мальчиком, который пришел ей на помощь с кувшином теплой воды. Не для того, чтобы что-то сделать иначе, а просто для того, чтобы получить возможность прожить каждое мгновение, проведенное с Агнесс, еще раз.
Опять пошел дождь с градом. Рядом с поврежденным Золотым колодцем началось импровизированное празднество – соседи отмечали счастливый исход пожара и решительные действия стражей, но прежде всего свою собственную доблесть, выразившуюся в том, как стойко они держали цепь, передавая друг другу кожаные ведра. Между тем на все еще тлеющих углях дома «Вигант amp; Вилфинг» разгорался небольшой огонь – так почему бы не воспользоваться тем, что само идет в руки и что все равно по-другому использовать уже нельзя? По кругу пошли чаши с вином, ножки индюшек, пышные булки. Мужчина в ночной рубашке, за прошедшее время успевший уже прийти в себя, сидел на цокольной плите колодца и с удовольствием поддавался на уговоры в третий раз рассказать, как он, целый и невредимый, стоял в центре дождя из осколков стекла и кусков оконных рам, после того как взорвались окна зала на втором этаже. Осколки все еще поблескивали в его волосах.
Прибыли члены городского совета, узнали, что опасность миновала, и посчитали за честь для пирующих присоединиться к ним и принять участие в их спонтанном праздничном ужине. Дождь смыл пыль и пепел со всех ровных поверхностей и спек их в некое подобие затвердевшего известкового раствора во всех тех местах, где не сумел унести их прочь. Начальник дневной стражи Староместских ворот Карлова моста присоединился к небольшой группе, заверил всех в своем непосредственном участии в происшедшем и потребовал кувшин вина. В спиртном ему отказали, но он совсем не обиделся. В то время как среди празднующих вокруг огня все чаще слышался смех – хотя, как правило, с истеричными нотками, – в промежутках между взрывами хохота люди бросали вызывающие сильное беспокойство взгляды на скорбящих, разрываясь между чувством облегчения оттого, что пожар потушен, и пониманием катастрофы, приключившейся с их соседями. Порой смех сопровождался резкими звуками очередного приступа кашля пирующих.
Киприан брел, спотыкаясь о тлеющие остатки дома, здесь отпихивая в сторону куски штукатурки, там оттаскивая рухнувшую балку. Его руки были черными как смоль, лицо – маской из пепла. Час назад он, как безумный, карабкался по куче щебня и громко звал Агнесс, разбрасывая во все стороны обломки, и лишь по счастливой случайности не схватился ни за осколок стекла, ни за раскаленные угли, свисавшие с краев балок. Теперь он был измотан, опустошен. Кашель уже не был таким сильным, но все еще досаждал ему. Один раз он упал на колени, мучимый спазмами, но в желудке у него оставалось так мало, что рвота ему не помогла. Постепенно в его сознание просочилось понимание того, что Агнесс либо лежит где-то под завалом, такая же мертвая, как и женщина, которую он за нее принял, либо отсутствовала в доме на момент пожара, а значит, бесследно исчезла. Он отчаянно цеплялся за эту последнюю надежду, хотя и не осознавал этого. Киприан на развалинах дома Вигантов был лишь оболочкой того мужчины, который всегда был убежден, что все в его руках, а теперь беспомощно размышлял, превратилась ли и его жизнь в развалины или у него еще остался шанс побороть судьбу. Он бросил короткий взгляд на Андрея фон Лангенфеля.
Андрей положил мертвую себе на колени и рыдал, держа на руках плачущего ребенка. Супруги Вигант, так же как и Себастьян Вилфинг-старший, стояли в отдалении с выражением лиц людей, на которых только что рухнула стена и которые как только улеглась пыль, поняли, что им посчастливилось стоять аккурат под оконным проемом. Себастьян тщательно расспросил прислугу и попытался выяснить у них, где Агнесс. Еe горничная представляла собой сплошной комок нервов, и разговаривать с ней было просто невозможно.
Киприан смотрел, как Андрей убирает прядь волос со лба умершей. Он плохо ее знал, но все равно считал, что потерял близкого человека. Это чувство возникло не только из-за тою, что он принял ее за Агнесс и рисковал жизнью, чтобы спасти ее из огня. Он попытался найти облегчение в том факте, что мертвая не была Агнесс, но чувства его закрутились узлом, а израненная душа ощущала скорее боль, охватившую Андрея, чем успокоение.
– Теперь они вместе, – всхлипнул Андрей, прежде чем полностью отдался горю. – Наконец она обрела покой.
Неожиданный дождь смыл сажу с лица Иоланты и обнажил израненную, окрашенную кровоподтеком щеку и разбитую губу, пока Киприан растерянно смотрел на нее. Кто-то ударил ее. Она осталась в комнате Агнесс, и кто-то набросился на нее. Мозг Киприана пока еще не пришел в себя до такой степени, чтобы суметь провести необходимые параллели, но мысли уже начали сплетать узор.
