Кьятай, – почему бы им не поделиться с нами секретом звездного двигателя?
Дружба между Птеем и Кьятаем ничуть не пострадала из-за того, что сгустки наномолекул, парящие в невесомости на орбите вокруг газового гиганта, толкали их к перепалкам.
– Смотри! Ой, смотри!
Бефис очень медленно расплывался и превращался в светящееся пятно вроде роя нучпа, которому случается утром Большого лета зависнуть над водой, как дым. Флот двигался. Восемьсот миров. Числа под сводами черепа подсказывали Птею, что Анпринский народ уже достиг десяти процентов световой скорости. Он попытался просчитать релятивистскую деформацию пространства-времени, но вокруг роилось слишком много чисел, которые к тому же летали слишком быстро. Птей решил просто понаблюдать, как Бефис превращается в маленькую галактику, как звездное облако постепенно отделяется от яркой сердцевины – самого газового гиганта. Странникам предстоял путь сквозь океан ночной тьмы. Птей оглянулся. Во мраке трудно было рассмотреть выражение отцовского лица – особенно в Аспекте Стерис, мрачном, сосредоточенном и, как было известно Птею, туповатом, – и все же мальчику показалось, что он улыбался.
Птей подумал о том, как его потрясло осознание того факта, что он умнее своих родителей. Сперва он ухмылялся, наслаждаясь мощью собственного интеллекта, а потом вдруг постиг истину поважнее: интеллект приносит пользу не всегда и не везде. Ум ограничен условностями: Птей мог рассчитать пространственно-временные искажения, рожденные восемьюстами космическими обиталищами, и проложить курс через темное, бурливое море по звездам на небосводе, но он не сумел бы подчинить себе ветер или свистом отдать приказ машинам, – иными словами, все связанные с погодой хитрости Стериса были ему недоступны. Тей, планета, сам формировал разумы своих обитателей. Для каждого сезона существовала отдельная самость.
Звездный клубок продолжал разматываться, Анпринская миграция превратилась в ленту искр – ночной шарф, красотой превосходящий даже полярное сияние. Завтра вечером он украсит Тейяфай, большую голубую путеводную звезду на краю мира, которая превратилась в светящееся пятно, инопланетный отпечаток пальца. Завтра вечером Птей посмотрит на этот голубой глаз в небе с минаретов Дома многообразия. Он знал, что там есть минареты; дети знали, как выглядят Дома многообразия по всему миру. Деревянные громадины, изначально серые, но посеребренные солью и солнцем, растущие вверх и вниз, вовне и внутрь, вдоль и поперек, пока не превратятся в плавучие города. Города, предназначенные для детей. И все же учитель Дэу, повествуя восьмому классу о Домах многообразия, изображал их не яркими и полными детского щебета, а темными, закопченными лабиринтами, вечно окутанными облаками черного дизельного дыма, который валил из тысяч дымоходов, что были выше всех мачт и башен. Птей хорошо запомнил эти рассказы, однако никак не мог вообразить, что находится там, – поднимается по деревянной винтовой лестнице, слушая крики морских птиц, или смотрит на сверкающее море с высокого балкона.
А потом у него перехватило дыхание. Все, что он сумел – или не сумел – нафантазировать, воплотилось в жизнь, когда на звездном полотне Анпринской миграции проступил красно-зеленый узор навигационных огней Дома многообразия. Теперь Птей ощутил, как гул двигателей и генераторов передается через воду и сдвоенный корпус катамарана. Он положил руку на мачту из углеродного нановолокна. Она пела в такт гулкой мелодии. Звезды всегда дальше, чем кажется, а огни Дома многообразия были ближе, чем думал Птей: внезапно они очутились прямо у него над головой, и «Парус радостного предвкушения» скользнул мимо внешних буйков и сетей, а потом растущий лес башен, шпилей и минаретов стер с небосвода звезды.
Нейбен ныряет
Нейбен стоял по пояс в воде – теплой, словно кровь, и глубокой, как забытье, – а над ним простиралось медовое небо. В эту полночь Большого лета солнце так и не коснулось горизонта, и неизменные тепло и свет привели к тому, что древесина старых, покосившихся шпилей Дома многообразия как будто источала пряный мускус, высвобождая дистиллированные феромоны, полученные из копившихся веками подростковых гормональных всплесков, сексуальных треволнений и кризисов личности. Сложив ладони чашечкой, Нейбен зачерпнул воду из Марциального бассейна и позволил золотистой густой жидкости утечь сквозь пальцы. Со сладострастным восторгом понаблюдал за тем, как падающая вода сверкает в лучах солнечного света, и прислушался к неторопливому, гулкому плеску, с которым бассейн вернул себе утраченное. Нейбен был новым Аспектом: старым с точки зрения опыта и навыков, ибо тело осталось прежним, просто в нем поселилась стайка самостей с особым взглядом на жизнь и особыми переживаниями.
Когда Нейбен в первый раз вынырнул из Марциального бассейна, дрожа и задыхаясь, когда пастыри завернули его в серебристое термальное одеяло, он до безумия испугался самого себя. В голове новорожденного Аспекта звучал голос, который знал его как облупленного, и этот голос не желал заткнуться, его не получалось заглушить.
– Это совершенно нормально, – сказала пастырь Эшби, полная, серьезная женщина с самой черной кожей, какую случалось видеть Нейбену. Он вспомнил, что все Ритуальные Аспекты серьезные, а в Доме многообразия пастыри других не носили – по крайней мере, послушники их не видели. – Нормально и естественно. Через некоторое время Приор, твой детский Аспект, отыщет свое место и не будет пытаться захватить высшие когнитивные функции. Потерпи. Поговори с ним. Успокой его. Он чувствует себя очень потерянным и одиноким, как будто утратил все, что когда-либо знал. У него остался только ты, Нейбен.
Солнечное безвременье в подернутых дымкой внутренних дворах и крытых галереях Первого новициата полнилось шепотами; мальчики и девочки, ровесники Нейбена, тихонько прощались с детством. Нейбен узнал о страхах своего Приора: самость по имени Птей боялась, что числа, закономерности, способность сводить физические объекты к математике и мгновенно понимать их взаимодействие и взаимовлияние, будут утрачены навсегда. Еще он осознал, что Птей боялся Нейбена как такового: его непринужденного отношения ко всему плотскому, безотчетного интереса к собственному телу, быстрой реакции на пульсирующий ток гормонов по жилам и клеткам; его неуемного сексуального зуда; готовности совокупиться где угодно, когда угодно, с кем и с чем угодно. Птей – даже будучи детской самостью, призраком – понимал, что в Доме многообразия первым должно было родиться половозрелое, сексуально озабоченное «я», и все-таки этот растущий, неугомонный юнец казался ему еще большим чужаком, чем бестелесные, математически абстрактные анприны.
Широкие ступени уводили в глубины бассейна с пальпами. Там колыхалось что-то прозрачное. Хотя полночь Большого лета была теплой, Нейбен поежился.
– Эй! Птей!
Имена кружили над башнями Дома многообразия, как чайки-солнечники. Новые самости, новые личности появлялись ежедневно, ежечасно, однако старые имена не желали сдавать позиции. Пастырь Эшби, комичная и проницательная, обучала послушников нюансам этикета, которые позволяли взрослым определять Аспекты и имена тех, с кем они взаимодействовали, и
