Начались дожди, и пляжи обезлюдели. В городе почти никого нет. Порт опустел. Изданный в прошлом месяце указ Мухаммеда V, наделивший Танжер особым статусом, был отменен. В «Кафе де Пари» нет посетителей, не считая нескольких ворчунов, обвиняющих в недавней акции деловые круги Касабланки, которые всегда завидовали привилегиям Танжера. Я пошел в медину и уселся под набрякшей водой крышей веранды «Кафе Сентраль», где теперь подают только скверный кофе или мятный чай. Я почувствовал, что за мной наблюдают. Это было непривычное ощущение, поскольку, как правило, наблюдение веду я. Мой взгляд заскользил по головам, замотанным в тюрбаны, джелябам, затянутым у подбородков, бабушам, хлопающим по заскорузлым пяткам, и остановился на лице человека с пляжа. У него в руке был карандаш. Наши глаза встретились, и я понял, что ему известно, кто я такой. Вскоре он ушел. Я спросил официанта, не знает ли он этого человека, но тот никогда его прежде не видел.
Р. сообщил мне, что снова переезжает. Письмо Абдуллы Диури здорово его испугало.
3 декабря 1959 года, Танжер
Пришло письмо от М., она чрезвычайно подавлена. М.Г. беспокоили боли в животе, и врачи диагностировали у него рак печени, но ни один хирург не берется его оперировать. Видимо, жить ему осталось несколько месяцев, если не недель. Она очень привязана к М.Г., и я не сомневаюсь, что это известие ее сразило. Она спрашивает о Хавьере, еще одном мужчине, завоевавшем ее сердце. Письмо М. пробудило во мне ностальгические воспоминания о нашем с П. прошлом. Я в беспокойстве вскочил с кресла и принялся шагать взад-вперед по комнате. Что-то занозой засело у меня в голове. Поднапрягшись, я сообразил — это лицо мужчины с пляжа. Теперь мне ясно: я не обрету душевного покоя, пока не узнаю, кто он такой.
7 апреля 1960 года, Танжер
Я больше не работаю. Не могу. Мое сознание рассеяно. Мне невыносимо оставаться в мастерской. Я брожу по городу и медине, вглядываясь в лица, наблюдая, ища незнакомца. Он моя новая навязчивая идея. Я варюсь в котле собственных мыслей, которые, повинуясь логике медины, заводят меня в тупики.
10 мая 1960 года, Танжер
Я уже почти потерял надежду, как вдруг на бульваре Пастера мое внимание привлекла вырезанная из кости статуэтка в витрине одного из сувенирных магазинчиков. Подняв глаза от статуэтки, я увидел за прилавком того незнакомца с пляжа. Вначале я подумал, что он тут хозяин, но потом заметил пожилого мужчину, который пересчитывал деньги за кассой. Я вошел в магазинчик и, не глядя на молодого марокканца, обслуживавшего туристов, спросил старика о статуэтке в витрине. Тот сказал мне, что это работа его сына. Я был поражен и поинтересовался именем мастера. Хозяин мне его назвал: «Тарик Чечауни». Он рассказал, что у его сына есть мастерская в предместье, на дороге в Асилах. Разговаривая со стариком, я заметил рядом с кассой небольшую коробку с дешевыми кольцами. Среди них было несколько простых серебряных ободков с агатовыми кубиками. Теперь мне понятно замешательство П., или это был страх?»
Увидев имя «Чечауни», Фалькон встал и прошелся по кабинету, с силой сжав кулаки. К завтрашнему утру он, возможно, будет знать номер удостоверения личности и адрес убийцы. Он допил виски и налил себе еще.
2 июня 1960 года, Танжер
Получил письмо от М. с сообщением, что М.Г. IV скончался, прожив на два месяца дольше, чем ему пророчили. Она в отчаянии. Я написал ей письмо с выражением сочувствия и посоветовал приехать в Марокко, оставив город, где она пережила такое горе. Мною двигал эгоизм. Мне нужно с кем-то общаться. Мы с П. сосуществуем как чужие или, вернее, как будто между нами втерся кто-то чужой. Мне нужно было бы спросить ее о Тарике Чечауни. Мне, как ее мужу, полагалось бы узнать, с кем она разговаривала на пляже. Но я этого не сделал. Почему? Покопавшись в себе, я не нашел иной причины, кроме трусости. Неужели такое чувство пристало мне, ветерану Красного Бора? Но я боюсь не за себя. Я боюсь обнаружить свою ранимость. Мне становится плохо от сознания, что вся эта история, начавшаяся прошлым летом, терзает меня уже целый год.
3 июня 1960 года, Танжер
Я снова пошел на бульвар Пастера и дождался у магазинчика, когда уйдет молодой марокканец. Потом вошел и спросил у его отца, сколько он хочет за костяную статуэтку с витрины. Тот ответил, что она не продается (хорошо известный прием), и мы стали торговаться. Опасаясь, что вернется Т.Ч., я быстро сдался и заплатил 30 долларов. Цена казалась непомерно завышенной, но только до того момента, как я, войдя с фигуркой в мастерскую, по-настоящему ее разглядел и понял, что она бесценна. Ошеломляющая красота линий и форм борется в ней с мрачной сущностью материала. Она говорит на своем языке о двойственности природы человеческого бытия. Я начинаю думать, что старик не только не выгадал, а, напротив, совершил нечто непростительное.
18 июня 1960 года, Танжер
Вот как я все устроил. Вчера у П. был день рождения. Вместо того чтобы, как обычно, отделаться каким-нибудь украшением, я завернул в бумагу статуэтку из кости. Ранним вечером я пригласил ее в мастерскую и выставил на балконный столик шампанское. Было еще светло и очень тепло; с моря дул легкий бриз. Мы подошли к идеальному моменту вручения подарка. Ее лицо выражало радостное изумление, потому что раньше я всегда вручал ей маленькую коробочку, а теперь нечто совсем другое — предмет высотой 40 см. Она, как любопытная девочка, принялась срывать обертку. Я следил за ней с жадностью голодного волка и уловил миг прозрения. Ее глаза на долю секунды расширились и словно бы отделились от лица. Но ей удалось быстро овладеть собой. Мы вернулись к шампанскому. Стемнело. Она смотрела на меня как на странного зверя, который принял человеческий облик, но, по неосторожности, выставил напоказ волосатое копыто. Я получил то, что мне требовалось. Она получила то, чего желала. Фигурка стоит на ее туалетном столике.
М. сообщила письмом, что задерживается из-за судебной тяжбы. Похоже, дети от предыдущих браков М.Г. считают, что она не заслуживает половины его состояния.
3 августа 1960 года, Танжер
Я отыскал мастерскую Т.Ч. и разузнал, что летом он там не появлялся. Это оказался стоящий особняком маленький домик, максимум из двух комнат, с садом позади. Ночью я возвратился, чтобы понаблюдать. Все было тихо. На следующую ночь я снова вернулся, осторожно перелез через забор в заросший сад, пахнущий влажной землей. За деревьями скрывался большой облицованный кирпичом бассейн, до краев полный воды. Затвор на задней двери еле держался, и она легко открылась. Внутри я увидел топчан с соломенным тюфяком, в углу калабаш, и больше ничего. Подойдя к двери в соседнюю комнату, я заколебался, будто какой-то голос шепнул мне, что моя жизнь изменится, как только я переступлю этот порог. Шаг, и я очутился в его мастерской. Тут, как и у меня, было полно всякой всячины. Луч моего карманного фонарика скользил по изделиям из металла и рога, по каменным скульптурам и ювелирным штучкам, пока не осветил край картины.
Я направил на нее свет и рванулся к ней, будто падая на собственный меч. К стене были прислонены три абстрактных изображения обнаженной женщины. Как ни смутно вырисовывались они в тусклом пыльном световом пятне, их уникальность была очевидна. На двух полотнах женщина полулежала, на одной стояла. Несмотря на абстрактную манеру письма, я сразу понял, что моделью послужила П. У меня внутри все оборвалось. Это было совершенное и прекрасное воплощение в красках угольных рисунков, сделанных мною пятнадцать лет назад. Жгучие слезы хлынули из моих глаз, когда я подумал, что так должна была завершиться моя работа.
