дура старая, ворота-ти заперла да улеглась, будто век не сыпала. Добралась до постели-то. Уснула в такой момент. А Толька-то что? Толька говорит: «Я до трех часов по морозу ходил. Пошел да машину включил, — говорит, — от холоду». Разогрелась машина-то, он возьми да свет и включи. Середь ночи сиянье по всей округе. Тут было всего, да и не со мной одной. Хохочет Толька-то. «Вот, — говорит, — просветленье какое вышло!» Я говорю: «Погоди, прохвост, ужотко я тебе просветлю, в контору нажалуюсь». — «А я, — говорит, — Володи не виноватее». — «А тому, — говорю, — наплюю в пустые глаза». — «Ой, бабушка, нехорошо!» Это Толька-то мне. И правда вся, расписалися. Теперь с Володей живем. Он до меня лучше Марютки, я к нему лучше, чем к дочке. Да и машину списали, подвели большие столбы. Государственные. Теперь все время свет, хоть днем, хоть ночью. На ферме, как на вокзале, горит всю ночку. Видно далёко, за десять верст. Не горит, не шает, а зарево. Коровы избаловались, без свету и спать не лягут, вот до чего! Будто солнышко. Коров-то в колхозе много, а девок нет.
ЖАЛОБА
«В газету «Известия» города Москвы от механизатора брать мое заявление по существу, потому как нахожусь в настоящее время в безвыходном положении. А также прошу рассудить обе стороны, кто прав, кто виноват, и кроме того, чтобы призвали к порядку участкового т. Гурьева в части его личной жизни и в служебных делах с превышением своих прав и обязанностей.
Я, Петруничев Н. И., с 1933 года рождения, в совхозе «Маяк» живу второй год, имею детей дошкольного возраста, проезжая со станции с грузом соли, промок в реке. По причине холодной температуры я купил маленькую и заехал к знакомому другу, а он в долгу не остался и купил на мои деньги большую. После чего я благополучно доставил груз соли на склад, заглушил трактор и вместе с знакомым другом пошел на свою квартиру. Оба были в стадии ниже среднего опьянения. Ступив на крыльцо, я сразу почувствовал, что ворота для нас закрыты, стал стучать сперва рукой, потом сапогом, но никаких результатов. После чего наше терпенье лопнуло, и мы со знакомым другом купили еще, поэтому началась вторая стадия. Моя жена, психически нормальная женщина, в этот день была расстроена соседской руганью. Она не выдержала нашего вида. Она всячески оскорбила знакомого друга, а я был вынужден сидеть на крыльце квартиры и уснул. В это время она живьем сволокла меня к колодцу, начала обливать холодной водой, после чего бросила на произвол судьбы. Очнувшись от сна, я, незаслуженно мокрый, простудился еще больше, и наконец она открыла ворота. Я хотел спокойно уйти спать, взял подушку и полез на печь, но она выхватила у меня подушку. После чего мои нервы вторично не выдержали, и я смазал ей по правой, потом по левой щеке. А она с нецензурным криком бросилась к участковому т. Гурьеву на его квартиру и, придя вместе с ним, всячески на меня кричала и заявила: «Я тебя все равно посажу!» И это на родного-то мужа! Есть ли, в конце концов, хоть капля в них женской ласки и справедливости? После таких слов жены я опять вышел из рамок и смазал ей по щеке еще раз, итого я смазал 3 (три) раза, один раз в присутствии т. Гурьева. По причине глухой ночи и стычки с личной женой участковый т. Гурьев все свое неудовольствие истратил на меня и под утро составил акт на предмет моего ареста по мелкому хулиганству.
В районном суде по-настоящему не разобрались, реплики моих доводов не выслушали и припаяли мне десять суток ареста. Но в общей сложности я отсидел двенадцать суток рабочего времени, так как выходные мне не зачли. Вернувшись домой, я взял себя в крепкие руки, исколол все дрова и начал делать тракторный техосмотр. Я решил воспитать жену местными терпеливыми средствами. Мы с ней помирились, и я без всякой паники истопил очередную баню. Наши дети были в этот момент в гостях у бабушки, мы мылись вдвоем, после чего я пошел из бани домой. По дороге к дому мне стало очень смешно и обидно, я воротился к бане и припер двери толстой еловой чуркой. Говоря: поскольку в нашем совхозе женское равноправие, то посиди и ты, хотя бы сутки, т. е. в десятикратном размере меньше, чтобы на своем опыте — поняла, почем фунт лиха. Она закричала на меня мужскими ругательствами, а я сказал, что добавляю за это еще полсуток. И ушел домой. Несмотря на глубокую ночь, я не мог уснуть и все думал о ней. А когда мне ее стало невмоготу жалко, обул сапоги и освободил жену из-под стражи. Я думал, что на этом инцидент кончился, но она, не заходя в квартиру, в одном халате ударилась к участковому т. Гурьеву. В настоящее время нахожусь в ожидании суда в уголовном порядке, прошу вашей срочной помощи в поисках справедливости, потому как сидеть полтора-два года в тюрьме, это не все равно. Возьми кого хочешь. А главное, не могу вытерпеть безвиннапрасных репрессий.
К сему Петруничев».
МАНИКЮР
Ох уж не утерплю, расскажу, как я в Москву-то слетала! Десять годов сбиралась, не могла удосужиться. А тут не глядя свернулась, откуда что и взялось. Отпуск в конторе начислили. Я рукавицами хлоп — только меня и видели! Мужика с детками, все хозяйство оставила, из-под коров да под самый Кремль! Поехала к брату — он у меня полковник. Моложе меня, а давно на пенсии; делать-то ему нечего — вот обрадел! Я телеграмму-то дать постеснялась. «Ой, ты?! — говорит. — Кабы ты, — говорит, — была с головой, сообщила бы. Я бы, — говорит, — на машине тебя с вокзала увез. Только свистнуло бы!» — «Ну, — говорю, — не велика и баронь, дошла и пешком». Дошла-то дошла, а намаялася. Дорогу-то мне указывают, да по-разному все: один говорит — влево, девушка, другой — вправо, гражданка, третий скажет — тетка, дуй напрямик! На котомку-то поглядят, ой, господи! До чего доходила взад-вперед— уж и в глазах двоится. Вдруг дядечка старенький подошел, спрашивает: «Вам не к Ивану Петровичу? Вон, — говорит, — в этом дому, на второй этаж, шестая квартера. Давно, — говорит, — ждут!» — «Ой, спасибо, гражданин
