наступления весны, и в эту ночь Ван Тигр сидел в своей комнате, согревшийся и полусонный; вино в кувшине остывало на столике возле него, и даже меч свой он отстегнул и положил на столик рядом с кувшином.
Вдруг в глубокой тишине зимней ночи ему послышалось, что во двор ворвался конский топот и шум солдатских шагов, потом все стихло. Он приподнялся, опираясь на ручки кресла, не зная, чьи это могли быть солдаты, и даже подумал, не приснилось ли это ему. Он еще не успел двинуться с места, как вбежал телохранитель, радостно крича:
– Маленький генерал здесь!
Ван Тигр много выпил в эту ночь, потому что было холодно, и не сразу мог прийти в себя, и, проведя рукой по губам, он пробормотал:
– Во сне мне показалось, что это неприятель!
Он стряхнул с себя дремоту, встал и вышел во двор через большие ворота. Было светло от множеств факелов в руках солдат, и в этом светлом круге он увидел своего сына. Юноша, соскочив с коня, стоял в ожидании и, завидев отца, поклонился, бросив на него странный, почти враждебный взгляд. Ван Тигр вздрогнул от холода и, запахнувшись плотнее, изумленно спросил сына:
– Где же твой воспитатель и почему ты здесь, сын мой?
Юноша ответил, едва шевеля губами:
– Мы разошлись. Я ушел от него.
Тогда Ван Тигр очнулся от своего изумления и понял, что тут есть что-то неладное, о чем нельзя говорить перед этими простыми солдатами, которые толпятся вокруг, готовые слушать их ссору, и, повернувшись, он приказал сыну следовать за собой. Они пошли в комнату Вана Тигра, и Ван Тигр велел всем выйти и остался с сыном один. Но он не сел, и сын его стоял перед ним, Ван Тигр оглядывал его с головы до ног, словно никогда не видел этого юношу, который был его сыном. Наконец он сказал с расстановкой:
– Какая это на тебе форма?
И сын, подняв голову, ответил спокойно и упрямо:
– Это форма новой революционной армии.
Он провел языком по губам и стоял в ожидании перед отцом.
В эту минуту Ван Тигр понял, что сделал его сын и кем он стал теперь, понял, что это форма южной армии и новой войны, о которой он слышал, и крикнул:
– Это армия моих врагов!
Он опустился в кресло, потому что дыхание перехватило у него в груди и он задыхался. Он сел, чувствуя, что старый его гнев поднимается в нем, чего не бывало с тех пор, как он убил шестерых солдат. Он схватил свой острый и тонкий меч со стола и крикнул громовым голосом:
– Ты мой враг, я убью тебя, сын мой!
Он тяжело дышал, потому что гнев охватил его с небывалой силой, подкравшись к нему быстро и неожиданно; и ему стало нехорошо, и он задыхался, сам не сознавая, что задыхается.
Но молодой человек не отступил, как делал, бывало, в детстве. Нет, он стоял спокойно и упрямо и, схватившись обеими руками за воротник, распахнул куртку и обнажил свою грудь перед отцом. Потом он заговорил с глубокой горечью в голосе:
– Я знал, что ты захочешь убить меня, – это твое старое и единственное средство.
Устремив свой взгляд на отца, он сказал без гнева:
– Что ж, убей меня. – И приготовившись, он стоял в ожидании, и лицо его было твердо и спокойно при свете свечи.
Но Ван Тигр не мог убить сына. Нет, хотя он знал, что это его право, что каждый может убить сына, предавшего отца, и это будет сочтено справедливым, однако не мог этого сделать. Он чувствовал, что гнев его слабеет и убывает с каждой минутой. Он бросил свой меч на плиты пола и, прикрыв рот рукой, пряча дрожащие губы, пробормотал:
– Я слишком слаб, я всегда был слишком слаб, слишком слаб для военачальника.
Тогда юноша, увидев, что отец его бросил меч и сидит, прикрыв рот рукой, запахнул грудь и заговорил спокойно и рассудительно, точно убеждая старика:
– Отец, я думаю, ты не понимаешь. Никто из вас, стариков, не понимает. Ты не видишь, что делается во всей стране, не видишь, как мы слабы и как нас презирают.
Но Ван Тигр засмеялся принужденным смехом, стараясь смеяться как можно громче, и сказал громко, но не отнимая руки ото рта:
– Ты думаешь, что раньше никто об этом не говорил? Когда я был молод… А вы, молодые люди, думаете, что вы первые…
И Ван Тигр принужденно смеялся странным и непривычным смехом, и сын за всю свою жизнь не слышал, чтобы он смеялся так громко. Это укололо его, как могло бы уколоть острие какого-нибудь оружия, и пробудило в нем гнев, которого отец не знал за ним раньше, и он неожиданно крикнул:
– Мы не такие! Знаешь ли, как тебя зовут? Ты бунтовщик, главарь бандитской шайки! Если бы ты был известен моим товарищам, они назвали бы тебя предателем, но они даже не знают твоего имени. Что ты такое? Какой-то мелкий военачальник в провинциальном городке!
Так говорил сын Вана Тигра, который прежде был всегда послушен. Потом он взглянул на отца, и в ту же минуту ему стало стыдно. Он замолчал, густая краска прилила к его шее, и, опустив глаза, он начал медленно отстегивать свой пояс с патронами, со стуком уронил его на пол и больше не сказал ничего.
Но Ван Тигр не отвечал. Он сидел неподвижно в своем кресле, прикрыв рот рукой. Слова сына достигли его сознания, и какая-то сила начала убывать в нем и покинула его навсегда. Слова сына эхом отдались в его сердце. Да, он был только мелкий военачальник, да, мелкий военачальник в провинциальном городке. И он прошептал нерешительно и словно по старой привычке:
– Я никогда не был бандитом.
Сыну его стало стыдно, и он быстро ответил:
– Нет, нет, конечно нет!
И потом, словно для того, чтобы скрыть свой стыд, он сказал:
– Отец, я должен сказать тебе, что мне придется скрываться, если наша армия вступит в северные провинции победительницей[4]. Мой воспитатель готовил меня все эти годы и рассчитывал на меня. Он был моим начальником. Он не простит, что я выбрал тебя, отец мой.
Голос юноши упал, он быстро взглянул на отца, и в этом взгляде была скрытая нежность.
Но Ван Тигр не ответил, он сидел, как будто не слушая сына. Юноша продолжал свою речь и по временам взглядывал на отца, словно умоляя его о чем-то:
– Есть старый глинобитный дом,
