и приходится только удивляться, как, ловко сводя концы с концами, выстраивает он романный сюжет. Кстати говоря, критикам, упрекающим Пикуля за языковые огрехи, было бы интересно проанализировать язык «Океанского патруля». Если вырывать из него такие, например, описания: «Попробовал медведь край парусины жевать, но скоро надоело, и он ушел куда-то — весь кудлатый, ленивый и совсем не белый…», и сопоставлять их со столь же произвольно вырванными фразами из зрелых романов Пикуля, легко впасть в заблуждение и, оценивая язык писателя в отрыве от содержания, лишь с точки зрения некоей абстрактной «чистоты стиля», обнаружить регресс.
Помимо превосходного описания белого медведя в «Океанском патруле» немало столь же превосходно выписанных страниц. Но вот беда — все эти красоты стиля, умелая, а порой и утонченная деталировка, которые мы находим в «Океанском патруле», оказались не нужными Пикулю для того, чтобы сказать то, что он должен был сказать. И совершенно прав был Пикуль, выводя «Океанский патруль» из числа своих романов. Это не плохой роман, но это не его роман. Совсем другое было предназначено сказать писателю Валентину Пикулю, и ему еще только предстояло отыскать свой материал, свои принципы организации его.
«Океанский патруль» — вещь наиболее автобиографическая у Пикуля (если не считать, разумеется, «Мальчиков с бантиками»). И тут тоже кроется некая парадоксальность. У большинства писателей автобиографические произведения — самые лучшие. У Пикуля же наоборот. Роман, полнее других, казалось бы, вобравший в себя непосредственный опыт автора, оказался самым неудачным.
Найти ответы на эти вопросы, разрешить возникшие парадоксы позволяет нам сопоставление жизни самого юнги Пикуля с линией семьи Рябининых, протянутой через весь роман. Разумеется, ни в коем случае не пытаюсь я идентифицировать юнгу Рябинина и юнгу Пикуля, капитана «Аскольда» и батальонного комиссара, погибшего на сталинградской переправе, но некоторое родство литературных персонажей и живых людей все же проступает и в биографических совпадениях, и в идентичности описания войны в «Океанском патруле» с мыслями и мечтаниями четырнадцатилетнего подростка, убежавшего в сорок втором году в школу юнг.
Судьба юнги Рябинина сложилась гораздо удачнее или — вернее! — ярче, чем военная биография Пикуля. И не только потому, что Рябинин смелее или сильнее, нежели сам автор «Океанского патруля». Просто оба юнги воевали на разных войнах. Один — на придуманной, другой — на настоящей, мучительно-трудной, буднично-серой и такой страшной войне…
«Я сильно укачивался… — напишет В. С. Пикуль в своей автобиографии. — Но когда раздавался звонок, зовущий к смене вахты, я — хоть и на карачках! — шел на свой гиропост обслуживать механизмы… После войны, когда штурман в боевой характеристике отметил, что мореходные и боевые качества отличные, я возразил ему:
— Какие же отличные качества, если я по углам травил, как кошка худая?
На это мне было отвечено:
— Это ничего не значит. Отказов от тебя не было, вахту нес исправно, техника в гиропосту работала хорошо».
Поэт Юрий Воронов — человек одного с Валентином Пикулем поколения, — размышляя о судьбе военных подростков, писал:
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали
И только в сорок пятом —
Паспорта.
И в этом нет беды,
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Слова о том, что «мы не будем ни старше, ни взрослее, чем тогда», на войне, могут быть с полным правом отнесены к большинству писателей военного поколения, и к Валентину Саввичу в частности. Он всегда говорил, что время, проведенное в школе юнг, а затем на эсминце «Грозный», — главное в его жизни. Человек, уже награжденный многими орденами, с мальчишеской гордостью носил на лацкане пиджака медальку-значок Соловецкой школы юнг. И конечно, это главное время жизни, этот главный жизненный опыт и стали главным материалом всего последующего творчества писателя.
Что было на той, не схожей с романтическими мечтаниями, грязной и тяжелой войне? Что помогало человеку даже в самых отчаянных передрягах, среди голода, холода и мучительной усталости оставаться человеком? Праведный гнев защитников Родины? Суровая солдатская дисциплина? Боль за убитых и замученных близких? Да! Да! Да! Но было еще и — вспомните неунывающего Василия Теркина! — вовремя сказанное словцо, грубоватая солдатская шутка, история, рассказанная бывалым боцманом. Было то главное, что хотелось сказать и не удалось сказать Пикулю, повествуя о судьбе своего сверстника, юнги Рябинина, ставшего в «Океанском патруле» боцманом.
Итак…
Матросский кубрик… Недолгие минуты затишья… На боцмана, знающего все, смотрят матросы. Он должен рассказать этим людям всю правду. Ведь, может быть, через час, а может быть, уже через несколько минут прозвучит сигнал — колокол громкого боя, и эти люди займут согласно боевому расписанию посты и будут сражаться и умирать с той Правдой, которую сейчас услышат они…
Вспоминая о своей войне, Валентин Саввич говорил, что смысл многих боевых операций, в которых участвовал эсминец «Грозный», был не понятен ему. Например, поход в Карское море… Зачем был предпринят он? Уже потом, читая воспоминания о войне наших и зарубежных военачальников и флотоводцев, начал понимать он смысл тех боевых операций. Ощущение, кстати говоря, знакомое многим фронтовикам. Только читая мемуары, начали они разбираться в смысле того, что делали на войне. Только тогда и начала сходиться малая «окопная» правда со стратегической, «генеральской» правдой, только тогда начали осознавать многие, что сделанное ими, те бесчисленные и бессмысленные жертвы, свидетелями которых пришлось стать, не всегда были бессмысленными.
В романе «Моонзунд» Пикуль повторит мысль, которая мучила его еще на «Грозном». Вспомните: «Летом 1915 года якоря «Ган-гута» часто выбирались в клюзы, волоча с грунта на лапах многие тонны иловой грязи, в которой билась, не желая умирать, всякая придонная живность… Начинались утомительные рейдирования до Ревеля и обратно, чтобы — за бастионами минных банок — сторожить устье Финского залива на случай прорыва к столице германских кораблей. Внешне же эти «ползания» через море представлялись матросам, несведущим в высокой стратегии штабов, бесполезными и дурацкими. Им казалось, что адмиралы лишь создают перед Ставкой видимость боевой службы, дабы оправдать свои чины и жалованье. От этого недоверия к высшему командованию флота в экипажах росло глухое недовольство…»
Разумеется, другая война, другие отношения между людьми… Но какая бы ни была война, все равно ведь имеет право человек знать: почему, за что он умирает? Другое дело юный боцман Рябинин из «Океанского патруля». Вот он
