он крестился не просто в церкви непоминающих, а у священника, который был воспитан теми же оптинскими старцами. Непоминающих опекал владыка Афанасий (Сахаров), человек очень строгой традиции, при этом очень живой и тоже видящий свою паству, как писал в письмах из тюрьмы: «Вам не надо бояться тюрьмы. Здесь всё понятно. Надо бояться мира, где всё так страшно и лукаво». Он утешал тех людей, которые жили в миру, за пределами такого страшного места, как тюрьма, которое Афанасий воспринимал как нормальное явление, потому что за Христа надо страдать.
Если отец Георгий и был человеком традиции, то он был человеком именно живой традиции, которая не просто утверждает какие-то незыблемые истины, а несет живой свет Христов и вот это «от сердца к сердцу». Именно поэтому он пошел в больницу. Потому что одно дело – провозглашать христианство с высокой кафедры, а другое дело – помогать конкретным людям. Мне кажется, что как раз именно люди высокой культуры – а он был человеком высокой культуры, очень эрудированным, человеком, для которого культура значила очень много, – могут пойти в такое место, куда, как отец Александр говорил, должен сойти Христос. Но только Христос-то на Кресте, а другие религии уходят от Креста, они скорее ведут в какие-то райские кущи.
Поэтому мне кажется, что нам нужно еще осмыслить феномен отца Георгия с этой стороны. Помню, все его проповеди очень интересно строились. Он начинал с Евангелия, а потом приводил конкретные примеры: из живописи, из музыки, из кинематографа, то есть он всё время пытался насытить проповедь яркими наглядными примерами. Потому что культура – это тоже воплощенная вера, воплощенное понимание и поиск Бога; пусть даже люди искали что-то, не зная, что они ищут Самого Христа. Но Христос-то знал их и ждал. Поэтому отец Георгий всегда был против противопоставления христианской культуры культуре нехристианской. Я помню, как он был вдохновлен, когда приехал от отца Зинона, когда вдруг увидел человека, который тоже прошел довольно сложный путь узкого понимания традиции, но открылся всей мировой культуре, – он увидел в нем собрата.
И эти потрясающие передачи на радио… Я знаю многих людей, которых именно эти передачи привели к храму. Вроде бы он там о Данте говорил… Он, конечно, говорил и о великих подвижниках, которых он очень любил, но часто говорил просто о литературе, просто о культуре. Это всегда было пронизано верой и любовью к человеку, и видимому человеку. Отец Георгий был человеком не абстрактной веры, которая превращается в идеологию; он вообще этого всего не любил. Он предчувствовал институциализацию Церкви и очень болел, что это приближается.
Я закончу стихотворением, которое было написано скоро после смерти отца Георгия. Для меня этот год еще очень важен, потому что это год ухода моей мамы, и как-то они вместе в памяти соединяются. Мама умерла в июле. Помню, через несколько дней после смерти мамы здесь как раз был вечер памяти отца Георгия. Я пришла еще со слезами. Но я поняла, что нужно идти.
Небольшой эпиграф: Tempus fugit, aeternum manet. Отец Георгий был латинистом, занимался латинской литературой и историей, поэтому для него это характерно. Переводится это как «время бежит, а вечность пребывает». Это его образ, потому что он был очень стремительный, очень эмоциональный, но у него всегда была такая глубина, что он вот так остановится, возьмет тебя за плечи, пять секунд постоит, и ты раз – как будто куда-то попадаешь… и он дальше бежит. Вот так часто мы с ним где-то в коридоре, на радио или еще где-то встречались, и даже этого вздрагивания хватало, чтобы наполниться.
Оставим пустые восторги
И пафос ненужных речей.
Вы прожили, отче Георгий,
По-крупному, без мелочей.
И пусть запоздали немного
Благодарности нашей слова,
Вы пастырем были от Бога,
И все мы признательны вам.
Священник, филолог, оратор,
Философ, поэт, эрудит —
Вы стали нам другом и братом,
И сердце ваш образ хранит.
Вергилий, Сократ и Гораций
Ваш ум к эмпиреям влекли,
Но ради церковного братства
Наукой вы пренебрегли.
От Лондона, Рима, Парижа
До самых окраин Москвы
Священника не было ближе
Страдающим душам, чем вы.
В звучании вашего слова
Был слышен пророческий глас;
Но, грех обличая сурово,
Вы плакали с каждым из нас.
Вы мудрость Писанья открыли
Для простецов и невежд
И нас вырастать научили
Из ветхих греховных одежд.
Любые сердца открывали
Несколько пламенных фраз,
И верили люди и знали:
Христос пребывает средь нас.
Так мало на нашей планете
Неравнодушных сердец.
Но знали больничные дети,
Что есть у них добрый отец.
И голос срывался порою,
И горло сжималось от слёз.
Вы не были, отче, героем —
Вы просто любили всерьез.
20 июня 2019 г.
Священник Яков Кротов, Владимир Файнберг, Алла Калмыкова
Памяти отца Георгия Чистякова[99]
Яков Кротов: Наша программа сегодня будет посвящена памяти умершего на днях священника Георгия Чистякова. У нас в гостях литератор, известный писатель Владимир Львович Файнберг и литератор Алла Глебовна Калмыкова.
Конечно, священников много. Сейчас в одной Москве их тысячи полторы, в России за десяток тысяч перевалило уж точно. К сожалению, умирают священники почти каждый день, но смерть отца Георгия Чистякова – это все-таки событие не только для его прихожан, его духовных детей и друзей, а это событие, как принято говорить, общественно-политическое. Потому что отец Георгий был не только священник (он служил в московском храме во имя святых бессребреников Космы и Дамиана, что в Шубине, – это официальное название) … он был еще и публицист, часто выступал по телевидению, по радио, бывал в нашей передаче. И в этом смысле он публичная фигура.
В нашем архиве довольно много записей голоса отца Георгия, он вел много лет передачи на христианской радиостанции «София». Но мне кажется, что по-христиански будет, пожалуй, не проигрывать этих записей, во всяком случае, сейчас. И вот почему. Наша сегодняшняя гостья Алла Калмыкова, когда я ее приглашал, сказала о чувстве опустошенности. Я думаю, что этим чувством надо дорожить. [Обычно мы предпринимаем] виртуальные попытки как-то «залепить» отсутствие человека: показать видео, фотографии, устроить выставку, сделать сборник мемуаров, прокручивать фонозаписи; в принципе, я не возражаю, я как историк
