И вот тут-то и зазвонил телефон.
– Это со стоянки вас беспокоят, – сказал, авернее, буркнул грубый мужской голос, который Андрей Александрович совершенноточно слышал первый раз в жизни. – «Девяносто девятая» цвета «валюта»,номер такой-то, – ваша? Да нет, ничего особенного не случилось… Простоподошли бы вы, что ли, а то сигнализация у неё всё время срабатывает… Орёт иорёт, кабы таким макаром до утра аккумулятор не сел…
Аккумулятор на машине у Андрея Александровича был только чтокупленный, финский. Якобы специально разработанный для наших тяжёлых условий. Асигнализация – тот самый «Мангуст», который сейчас рекламируют на каждом шагу.Реклама утверждает, что обладатель «Мангуста» найдёт свою машину ровно там, гдеоставил. «Ну да… со сдохшим аккумулятором…»
– Ладно, – сказал Кадлец в трубку. – Сейчасподойду.
А про себя подумал, что ко времени его возвращения как раз икорейка поспеет. Проглотил невольную слюну – и устремился на улицу.
Стоянка была совсем недалеко от дома. Всего-то пробежатьнаискосок через сквер, мимо забора какого-то автохозяйства, по «народной тропе»сквозь заросли колючего боярышника, уже терявшего листву… Подняв воротник ирыся по газону, Кадлец не заметил бесшумной тени, материализовавшейся изпотёмок между редкими фонарями. Он не успел даже испугаться. Перед глазамивспыхнул ярчайший свет и тут же сменился непроницаемой, ощутимо плотнойтемнотой. И замдиректора погрузился в трясину небытия…
Очнулся Андрей Александрович от холода и дурноты. И самымпервым, что он осознал, была полная неестественность положения тела. Ониспуганно открыл глаза, вернее, с трудом разлепил их. Он висел вниз головой, сруками, беспощадно скрученными за спиной, совершенно голый, привязанный зашироко раскинутые ноги тонкими путами, больно врезавшимися в щиколотки. Едва онуспел проморгаться, как в лицо ему упёрся луч сильного фонаря. Резко щелкнулапружина выкидного ножа, и из темноты прозвучал негромкий мужской голос:
– По душам поговорим?
Это было так страшно, что Андрей Александровичнеконтролируемо описался. Тёплая струйка побежала по его животу, по груди,наконец по подбородку… закапала на высохшую листву…
Фонарный луч покинул его лицо и осветил слегка помятыйбумажный лист – анонимную продукцию лазерного принтера.
– Это кто? – Кадлец увидел довольно сквернуюфотографию круглолицего, наголо стриженного мужика. Резко прозвучал приказ: –Отвечать!
Одновременно замдиректора ощутил холод стали на своихгениталиях. От ужаса и неожиданности он ахнул и простонал:
– Это… товарищ из Большого дома… фамилию не помню!
Что характерно – несмотря на поганое качество изображения исвою перевёрнутую позицию, рожу котообразного Кадлец вспомнил мгновенно. И всеобстоятельства, с нею связанные.
– Из Большого дома? – усомнилась темнота. Остраяколючая сталь жутко переместилась к анусу замдиректора. – Откуда ты егознаешь?
– Ай, ай… не надо… подождите… – Несчастный пленникдёрнулся и начал говорить очень быстро, понимая, что в случае промедления илизапинки рука у его мучителя не дрогнет. – Он удостоверение показал…сказал, надо передать букет в лабораторию Звягинцева… Не знаю, почему сам непошёл… Я человек подневольный… сделал, как приказали… Ай, ай, не надо!!!
– А почему попросили именно тебя? – В голосепослышалась зловещая ирония, зато нож не отодвинулся ни на миллиметр. –Значит, ты на связи?[187] Давно? Кто с тобой работает?
Интонация явно не предвещала добра.
Ничего непоправимого с Андреем Александровичем по большомусчёту пока не случилось, но от боли, ужаса и ощущения неотвратимости чего-тоещё более страшного он пребывал на грани обморока. Вот в таком состоянии людиплюют и на все подписки о неразглашении, и на клятвы покруче. Не все люди,конечно. Но многие.
– Давно… давно! Кныш мой псевдоним!.. Кныш!.. А тот, сбукетом… сказал, что он от майора Уханова, куратора моего. Ай, ай!!! Не надо!!!
– Ладно, не буду. – Невидимый в темноте человекубрал наконец из промежности Кадлеца своё страшное лезвие. И слегка приласкалподвешенного коленом в челюсть: – Мы тебя по-простому…
Иван успел доехать до дому, загнать «девятку» в гараж иприступить к приготовлению пельменей, когда несчастный Кадлец очнулся. Былоужасно холодно и саднило буквально всё. Голова, интимные части, познакомившиесяс ножом, намятые верёвками щиколотки… а всего более, конечно, душа.
– Господи… Господи… – Замдиректора затрясся,заплакал, встал на четвереньки и принялся обшаривать себя в темноте. –Господи, да что же это такое?..
Никто ему не ответил. Лишь ветер завывал, срываялиству, – где-то далеко, южнее города, проходила стороной поздняя осенняягроза. Отблески молний потревожили ночную птицу, она снялась с ветки ипрокричала насмешливо, с издёвкой, с язвительным торжеством:
– Стукач-ч-ч-ч! Стукач-ч-ч-ч!
Кадлец тем временем обнаружил, что почти полностью одет.Почти. На нём снова была кожаная куртка, в которой он вышел из дому, стараяшапочка-петушок, ботинки «Саламандра»… и более ничего. Ни брюк, ни трусов.Битых полчаса замдиректора крупного оборонного института ползал в темноте начетвереньках, обдирая замёрзшие коленки и щупая кругом себя мятую умирающуютраву и кусты, но отсутствующих предметов одежды так и не обнаружил. Возможно,он вообще находился не там, где имел место допрос… Делать нечего, в концеконцов Андрей Александрович поднялся на ноги и, ориентируясь на отсветыгородских огней, пошёл стылым осенним парком, мимо мрачных равнодушных дубов. Вдовершение своих бед он понятия не имел, где оказался.
Судя по всему, это была какая-то окраина Питера. Парк скорокончился, и дорожка вывела Андрея Александровича на шоссе. Какое счастье! Тамбыли люди, там сновали автомобили… Он принялся отчаянно голосовать, однако,увы, тщетно – машины на полной скорости пролетали мимо. Некоторые, правда,замедляли ход, нагло освещали его фарами, но, налюбовавшись, весело взрёвывалимоторами и уносились дальше по трассе. Страдальца удосужилась подобрать толькоПМг – передвижная милицейская группа – и на раздолбанном «уазе» доставила воплот правопорядка.
– Ты кто, мужик? – спросил Андрея Александровичадежурный, средних лет капитан. – Онанист? Эксгибиционист? Гомосексуалист?Растлитель малолетних? Где трусы, где штаны? Документы где?
Внятного ответа он не дождался. От пережитого потрясениянесчастный Кадлец впал в тихий ступор и мог лишь бессмысленно улыбаться, мелкодрожа.
– В молчанку будем играть? – обиделся дежурный иприказал помдежу-старшине: – Давай его в аквариум, Вася. Нехай операразбираются.
И Андрея Александровича бросили в помещение с решёткамивместо двери, кособокой лавкой, привинченной к стенке, и жёлтым, донельзязагаженным унитазом. Народу там хватало.
