— Хорошо бы ты бросил все вот это, — сказала Линда. — Дело нисколько не обязательное, а отнимает у тебя уйму сил. Ты же все время чем-то таким занят.
— Да, знаю. Но я перестану. Буду отказываться.
— Ты очень хороший человек. Если бы ты только сам мог это почувствовать!
— Базовое самоощущение у меня как раз обратное. И оно все отравляет. Только не говори, что мне нужно пойти на терапию.
— Я еще ничего не говорила!
— Ты сама такая, — сказал я. — Единственное отличие, что у тебя бывают периоды нормального самоощущения, осторожно говоря.
— Лишь бы Ванью это обошло стороной, — сказала Линда и посмотрела на Ванью.
Она улыбнулась нам. Весь стол перед ней и пол под стулом были посыпаны рисом. Рот измазан красным соусом, с прилипшими белыми рисинами.
— Не обойдет, — сказал я. — Это невозможно. Или оно в ней от рождения, или она подцепит его в процессе. Такое не скроешь. Но не обязательно, что это наложит на нее свою печать. Так не всегда бывает.
— Надеюсь, — сказала Линда.
Глаза у нее блестели.
— Обед, во всяком случае, вкусный, спасибо, — сказал я, вставая. — Я помою посуду. Еще успею до их прихода.
Я обернулся к Ванье.
— Какая Ванья большая? — спросил я.
Она гордо вытянула руки над головой.
— Такая большая?! — сказал я. — Ну, пойдем умоем тебя.
Я вытащил ее из стула, отнес в ванную и сполоснул ей лицо и руки.
Поднес ее к зеркалу и прижался к ней щекой. Она засмеялась. Потом я в спальне поменял ей памперс, спустил ее на пол и пошел на кухню убрать со стола. Когда все было сделано и посудомоечная машина зашумела на столе, я открыл шкаф, чтобы проверить, не произошло ли чего с бутылками. Произошло. Граппу, в которой я был твердо уверен, потому что уровень стоял вровень с этикеткой, со вчерашнего дня кто-то отпил. Коньяк стоял на другом месте и тоже вроде бы уменьшился в объеме, хотя тут я был уверен меньше. Что за чертовщина, а?
Я отказывался верить, что это дело рук Линды. Тем более после вчерашнего разговора.
Больше тут никого не было.
Никакие уборщицы к нам не ходили.
Бли-ин.
Ингрид.
Она была тут сегодня. И вчера. Это она, теперь понятно.
Но неужели она выпивает, оставаясь с Ваньей? Сидит накачивается, когда вокруг ползает внучка?
Тогда она алкоголичка просто. Ванья для нее центр мироздания. Ею она ни в коем случае не стала бы рисковать. И если она правда пьет, то сила тяги, видимо, такова, что заставляет Ингрид поставить на кон все.
Господь милосердный, помилуй нас.
Я услышал шаги Линды, она шла из спальни на кухню, закрыл дверцу шкафа, отошел, схватил тряпку и принялся протирать стол. Времени было без десяти шесть.
— Я схожу вниз покурить, пока они не пришли, ладно? — сказал я. — Тут осталось доприбрать, но…
— Иди, конечно, — сказала Линда. — А мусор сможешь захватить?
Тут в дверь позвонили. И я пошел открывать. Молодой человек с бородой, с сумкой на ремне, улыбнулся мне с порога. За ним стоял мрачный мужик постарше с большой фотосумкой на плече и фотоаппаратом в руке.
— Привет, — сказал молодой, — я Хьелль Эстли.
— Карл Уве Кнаусгор, — представился я.
— Очень приятно, — ответил он.
Я пожал руку фотографу и пригласил их в квартиру.
— Хотите кофе?
— Да, с удовольствием.
Я сходил на кухню и принес термос с кофе и три чашки. Когда я вернулся, они рассматривали гостиную.
— Если снегопадом накроет, с твоей библиотекой перезимуешь — не соскучишься, — сказал журналист. — Ничего себе, сколько книг!
— В основном нечитаных, — сказал я. — А какие читал, те уже забыл.
Он оказался моложе, чем я думал, на вид не старше двадцати шести или семи, даже несмотря на бороду. Крупные зубы, смеющиеся глаза, настрой легкий и веселый. Известный мне типаж, я встречал нескольких таких людей, но только в последние годы, в детстве нет. Возможно, это связано с социальным слоем, географией, поколениями, а скорее всего, с их комбинацией. Юго-Восточная Норвегия, предположил бы я, средний класс, родители — университетские ученые или преподаватели. Благополучное детство, хорошее воспитание, уверенная манера держаться, ясный ум, коммуникативные способности. Человек, не сталкивавшийся еще с серьезным сопротивлением, — таково было первое впечатление от него. Фотограф был швед, что исключало для меня всякую возможность расшифровать его наружность и манеры.
— На самом деле я решил перестать давать интервью, — сказал я. — Но в издательстве сказали, что ты так хорош, что мне ни в коем случае не стоит упускать шанс. Надеюсь, они правы.
Чуточка лести никогда не повредит.
— Я тоже надеюсь, — сказал журналист.
Я налил им кофе.
— Можно тут поснимать? — спросил фотограф.
Я замялся, и он заверил, что будет фотографировать только меня и больше ничего в кадр не попадет.
Журналист просил об интервью дома, я ответил нет, но когда он позвонил уточнить место, я все-таки сказал, чтобы они зашли за мной и мы вместе куда-нибудь пойдем. И услышал, как он обрадовался.
— Хорошо, — сказал я. — Где встать? Здесь?
Я встал перед книжной полкой с чашкой в руке, он ходил вокруг и щелкал.
Кончилось все обычной фигней.
— Можешь поднять руку?
— А посмотреть как писатель?
— Это пропустим.
Я услышал, что по коридору ползет Ванья. Она села в дверях и посмотрела на нас.
— Привет, Ванья, — сказал я. — Очень страшные дяди, да? Но меня ты знаешь…
Я взял ее на руки. И тут же пришла Линда. Она мельком поздоровалась, забрала Ванью и ушла назад на кухню.
Все, что было не для их глаз, они увидели. Я, мое — это все немедленно застывало и цепенело, стоило на нем задержаться чужому глазу. А я не хотел, чтобы так было. Я, блин, точно этого не хотел. Однако же стою тут и улыбаюсь как идиот.
— Еще несколько можно? — спросил фотограф.
Я снова встал в позу.
— Один фотограф сказал, меня фотографировать — все равно что бревно снимать.
— Видимо, плохой был фотограф, — сказал фотограф.
— Но ты понимаешь, что он имел в виду?
Он остановился, убрал фотоаппарат от лица, улыбнулся, снова поднял его и продолжил.
— Думаю, давайте пойдем в «Пеликан». Я туда часто хожу. Там нет музыки, так что место подходящее.
— Годится.
