Активизация общественной мысли отразилась в творчестве ряда писателей новым освещением нравственной темы — появляются типы «прозревших» людей. Человек изо дня в день воспринимал будничную пошлость, неправду, зло как нечто привычное, жизненное, не подлежащее суду. Перелом заключается в том, что человек вдруг осознает, что это не жизнь, а ее искажение, что такие отношения не норма, а отклонение от нормы. Открытие это приносит страдание, своего рода недуг — «болезнь совести и мысли». Появление подобных литературных персонажей являлось временем, началом нового общественного подъема. Фигуры этих «заболевших странным недугом» появляются в произведениях Г. Успенского («Неизлечимый»), Л. Толстого («Смерть Ивана Ильича»), Гаршина. Подобные герои появляются и в повестях Чехова 90-х годов. Так, герой повести «Учитель словесности» преподаватель русского языка и литературы Никитин заметил, что с ним творится что-то странное. Между тем жизнь его протекала вполне благополучно: он был хорошо устроен, выгодно и по любви женат, окружающие относились к нему доброжелательно. Тем не менее, все чаще он стал ощущать смутную неудовлетворенность жизнью. Все, что недавно радовало, стало раздражать. Он признавался себе, что к учительской деятельности призвания не имеет, с педагогикой не знаком, обращаться с детьми не умеет, что он только «ловко обманывает всех, делая вид, что у него, слава богу, все идет хорошо. Эти новые мысли пугали его… под утро он уже смеялся над своей нервностью и называл себя бабой, но для него было ясно, что покой потерян, вероятно, навсегда и что в двухэтажном неоштукатуренном доме счастье для него уже невозможно». А через несколько дней он записывал в дневнике: «Где я, боже мой? Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины… Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!».[521] А герой повести «Крыжовник», посетивший своего брата в приобретенном тем имении, с изумлением наблюдал произошедшую метаморфозу. Бедняга-чиновник, ценой долгих лишений скопивший деньги на покупку небольшого поместья, теперь превратился в настоящего барина, «кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и обоими заводами…». В именье собака, попавшаяся навстречу гостю, была «толстая, похожая на свинью». Вышедшая из кухни кухарка то же — свинья. А счастливый обладатель поместья с садом и крыжовником, о котором столько мечтал, постаревший и обрюзгший, напоминал то же животное: «щеки, нос и губы тянутся вперед — того и гляди хрюкнет». А ночью Иван Иванович, от лица которого ведется рассказ, думал:
«Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся… но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что странно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько детей погибло от недоедания… Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал стуком, что есть несчастные…». Герои Чехова в своем нравственном прозрении получают импульс действия. Они понимают, что так жить нельзя. То, что видел Иван Иванович Чимша-Гималайский («Крыжовник») в поместье брата, его раздражает. Сытый быт новоявленного владельца он оценивает как свинский. К этому заключению подводят все разрозненные и, казалось бы, случайные детали, упомянутые автором: полнота, самодовольство помещика, внешний вид обитателей усадьбы, жесткий, кислый, но собственный крыжовник. Эти жизненные впечатления упали на подготовленную почву и ускорили работу мысли. «Свобода есть благо, — думал Иван Иванович, — без нее нельзя, как без воздуха, говорил я, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать?… Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно… Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей… но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою перед рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост?».[522]
Процессом пробуждения самосознания отмечены герои многих чеховских произведений 90-х годов — старый профессор («Скучная история»), учитель Никитин («Учитель словесности»), Громов и Рагин («Палата № б») и другие — люди очень разные, но пришедшие к новому миропониманию, типичному для передовой русской интеллигенции того времени.
Об этом писал Г. Успенский в рассказе «Неизлечимый»: «Среди, по-видимому, мертвой тишины, в этом кажущемся безмолвии и сне, по песчинке, по кровинке, медленно, неслышно перестраивается на новый лад запуганная и забывшая себя русская душа — и главное — перестраивается во имя самой строгой правды».[523] Процесс этот будет долгим и трудным. Неслучайно, что при драматически складывающихся судьбах героев чеховских произведений 90-х годов в них звучит нота оптимистического предвидения. Звучит она и в заключительных словах повести «Дама с собачкой»: «И казалось еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».[524]
Чехов явился выразителем целой эпохи в жизни русской интеллигенции, ее стремлений, надежд и разочаровании. Он был очевидцем и бытописателем изменений в ее социальной психологии и сознания в период 1890–1900-х годов. В то же время психологически глубокое и тонкое творчество писателя созвучно людям многих последующих поколений.
* * *
При всем разнообразии творческих подходов и методов писателей второй половины XIX века их объединяла единая ориентация на нравственное воздействие произведений, на то, что литература может способствовать общественному прогрессу. Отсюда та страстность и проповедничество русской беллетристики, которые удивляли европейских писателей. Но разве можно, «будучи людьми не только живущими в России, но русскими», довольствоваться бесстрастным художеством, когда «гигантские жернова эпохи захватили и перемалывают всю жизнь?», — писал А. А. Блок.
Глава четвертая
ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО
Вторая половина XIX века в истории русского изобразительного искусства отмечена интенсивным и плодотворным развитием. Специфику этого процесса определяло прежде всего влияние русской действительности периода буржуазных реформ, ломки старых устоев и становления новых социальных и общественных отношений.
Процесс демократизации общественной и культурной жизни способствовал появлению среди представителей искусства большего числа разночинцев, выходцев из низших слоев населения — гениальный Репин был сыном военного поселянина, Крамской — мелкого чиновника, Суриков происходил из сибирской казачьей семьи, Левитан был сыном бедных еврейских родителей. Разночинцами были многие художники второй половины XIX века, они хорошо знали жизнь деревни, глухих провинциальных углов, быт мелкого чиновничества, мещанства. Свой житейский опыт, свое демократическое мировоззрение они естественно привносили в творчество, их искусство не могло развиваться изолированно от жизни. Репин признавался: «…окружающая жизнь меня слишком волнует, не дает покоя, сама просится на холст; действительность слишком возмутительна, чтобы со спокойной совестью вышивать узоры — предоставим это благовоспитанным барышням».[525] Эта особая восприимчивость к социальным проблемам была присуща большинству прогрессивных художников второй половины XIX века Отсюда проистекало стремление к познанию и анализу жизненных реалий. И духовным наставником в этом становится для них, как и для большинства русских интеллигентов того времени, отечественная литература.
