Уйдя на крышу, они через некоторое время вернулись к комбату Неустроеву и сказали, что туда не пробраться, лестница обрушена, сплошная темь. Тогда Неустроев велел своему замполиту лейтенанту Бересту помочь им. И не потому, что замполит, комиссар должен осуществлять политическое руководство, а опять же потому, что свободен в данный момент, к тому же силен и здоров, под два метра ростом.
Видите, какая группа сложилась случайно — русский, грузин и замполит! Как будто специально подбирали!
О лейтенанте Алексее Бересте надо сказать особо. Немцы, засевшие в рейхстаге, прислали парламентера. Который сказал, что немецкое командование готово к переговорам о сдаче. Разумеется, с офицером высокого ранга. Но больших армейских чинов, соответствующих статусу переговоров, под рукой не оказалось. Тогда юного гиганта Алексея Береста обрядили в кожаную куртку, скрывающую лейтенантские погоны, и представили полковником. Я думаю, что его невозможную для полковника молодость успешно скрывала печать непомерной усталости и напряжения — десять дней и ночей штурма никто из них не спал. Капитан Неустроев играл при Бересте роль адъютанта. Немецкий полковник сказал:
— Ваши солдаты возбуждены… Вы должны их вывести и выстроить… Иначе мы не выйдем!
И Берест ему врезал:
— Не для того я пришел в Берлин из Москвы, чтобы выстраивать перед вами своих солдат!
А перед этим, поздним вечером, Берест, Егоров и Кантария, устраивая живую лестницу, взобрались на крышу рейхстага и прикрепили знамя к бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. На куполе его установили уже потом…
Никто из них — и никто в батальоне, в полку, в дивизии — не считал, что они совершили что-то особенное, достойное какого-то отдельного внимания. Например, в дивизионной газете о том дне, 30 апреля, было написано так:
«Наши подразделения овладели рейхстагом…
В этой исторической битве неувядаемой славой покрыли свои имена Петр Щербина, Николай Бык, Иван Прыгунов, Василий Руднев, Исаак Матвеев, Сьянов, Ярунов, Берест, Кантария, Егоров. Руководил этой блестящей операцией доблестный русский богатырь капитан Степан Неустроев».
Полагаю, что и в верхах, от армии до Ставки, сразу не придавали сему факту особого значения. Ведь звания Героев Советского Союза Кантарии и Егорову присвоили только через год, в июне 1946 года. Когда, видимо, решили, что это событие надо возвести в символ.
Почему исключили Береста из списка представленных на звание Героя Советского Союза? Не знаю. Надеюсь, когда-нибудь станет известно. Много ходит версий. В одной из украинских газет даже написали, что Бересту и Петру Щербине не дали звание Героя потому, что они украинцы, а вождь народов не любил украинцев и готовил их депортацию… Но самая распространенная версия — всему виной замполитская должность Береста. Мол, Жуков плохо относился к политработникам и потому вычеркнул фамилию Береста из представления.
Не факт, что представление проходило через самого Жукова. К тому времени (июнь 1945-го — март 1946-го) он был уже не командующим фронтом, а фигурой военно-политической — главнокомандующим группой советских войск в Германии главноначальствующим советской военной администрацией в Германии. Какое ему дело до Береста!
Так или иначе, но Алексей Берест был обойден наградой. Другой бы на его месте сломался, а Берест выдержал. Трудной была его гражданская жизнь, не приведи испытать такое никому. В последние годы он работал на Ростсельмаше. И погиб, как герой, 3 ноября 1970 года, спас девочку, выбросил ее из-под колес поезда. А сам — не успел.
Нельзя не сказать о Петре Пятницком. Рядовом Петре Пятницком. В первую атаку повел бойцов он. Первый флаг был в руках у него. Даже не флаг, а просто полотнище красной материи, которое дал ему комбат Неустроев в подвале дома Гиммлера и сказал: «Все лежат на площади. Рейхстаг близко. Все залегли — и мои, и Давыдовские… Дойдешь — отдай мой приказ в атаку. Подними людей!..»
Петр дошел. И поднял людей в атаку. Побежал к рейхстагу под смертельным огнем. По открытой, насквозь простреливаемой пощади! И добежал до ступеней, до колонн, и рухнул уже там, между колонн, у подъезда.
Это эпос. Античный эпос. Античный подвиг. Для меня фигура и судьба Петра Пятницкого — некий обобщенный образ и символ народного подвига и самопожертвования. Он ведь ЗНАЛ, что на этой простреливаемой насквозь площади шансов на жизнь у него нет.
Когда под вечер наши бойцы, во время новой атаки, добрались до рейхстага, Петр Пятницкий лежал у подъезда с флагом в руках. Его отнесли в сторону, к колонне. А после боя, когда спохватились, его уже там не было. Наверно, похоронили в братской могиле. И Петр Пятницкий до начала шестидесятых годов числился без вести пропавшим.
А тогда, во время новой атаки, добежав до подъезда рейхстага, флаг из рук мертвого Петра Пятницкого подхватил командир отделения Петр Щербина. Этот флаг он привязал к одной из колонн рейхстага…
Мы, люди, многое сводим к символам. Так нам удобнее, понятнее, проще. И власти так очень удобно. С символами трудно, почти невозможно бороться. Как ни протестовали в душе оставшиеся в живых участники штурма, а та постановочная фотография, не имевшая никакого отношения к действительности, стала символом. И ведь символом стал и сам штурм!
Так уж получилось, что тот бой увенчал войну. И потому на особом счету. А война шла четыре года. 1418 дней. И каждый день у кого-то был свой рейхстаг и свой Берлин.
Всем, кто там был, земной поклон. Вечная память и вечная слава.
Глава 40
Русская эпоха
Все для Бога и князя, и ничего — для себя
Много лет назад, во время одного из наших походов по лесам Подмосковья, как-то застала нас ночь возле села Истомино, под Тарусой. Мы спешили к реке, чтобы разбить ночлег. Но вдруг приятель мой, обернувшись, окликнул меня: «Смотри!»
За нами, на восходе луны, на фоне светящегося горизонта, возносились к небу черные силуэты — купол и колокольня Истоминской церкви. Они возвышались над миром, и не было в обозримом сумрачном мире ничего, кроме них! А внизу, у земли, как бы лепились, прижимались к их каменному подножию сараюшки, стожки, скособоченные крыши деревеньки.
— А представляешь, как смотрели на это темные мужики в каком-нибудь восемнадцатом веке?! — сказал приятель. — Только на колени упасть, трепетать. Мрачное величие и непонятность! А тут они — в своих курных избенках…
Я вспомнил тот вечер, когда снимал фильм о загадке древнерусской архитектуры, о том, что города и храмы в древности ставились так, чтобы они открывались с реки, с главной и единственной дороги! Было это у стен Михайло-Архангельского монастыря в Юрьеве-Польском.
Мы стояли на земляном валу XII века, который и поныне опоясывает исторический центр города.
— Бери кадр так, чтобы первый план был подробным и четким, — наказывал я оператору Саше Терентьеву.
