Шульгина встретили как вернувшегося с того света. На дверях одного дома он прочел табличку «Редакция „Великой России“. Основана В. В. Шульгиным».
Потом — особняк, у которого стояли казаки конвоя, Ставка Верховного главнокомандующего Врангеля. После добровольного ухода Деникина он встал во главе армии.
В приемной Шульгин встретил многих знакомых — вот генерал Драгомиров, вот Кривошеин — помощник Врангеля по гражданской части, премьер-министр, вот академик Струве…
«Отворяется дверь, и на пороге появляется высокая фигура того, кого со злости большевики называют „крымским ханом“…»
Врангель рассказал о своих планах:
«Когда я принял командование, дело было очень безнадежно… Но я хотел хоть остановить это позорище, это безобразие, которое происходило… Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью… И спасти, наконец, то, что можно… Словом, прекратить кабак…
Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке, сделать жизнь возможной… Ну, словом, чтобы, так сказать, — показать остальной России… вот у вас там коммунизм, то есть голод и Чрезвычайка, а здесь: идет земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода… Никто тебя не душит, никто тебя не мучает — живи, как жилось…
Я стою за свободную торговлю. Надоели мне эти крики про дороговизну смертельно. Публика требует, чтобы я ввел твердые цены. Вздор. Это попробовано, от твердых цен цены только растут. Я иду другим путем, правительство выступает как крупный конкурент, выбрасывая на рынок много дешевого хлеба. Этим я понижаю цены. И хлеб у меня, сравнительно с другими предметами, не дорог. А это главное…
Я себе представляю Россию в виде целого ряда областей, которым будут предоставлены широкие права. Начало этому — волостное земство, которое я ввожу в Крыму. Потом из волостных земств надо строить уездные, а из уездного земства — областные собрания…
Когда области устроятся, тогда вот от этих самых волостных или уездных собраний будут посланы представители в какое-то Общероссийское Собрание, вот оно и решит…»[418]
Шульгин глухо упоминает о том, что задал генералу какие-то «секретные» вопросы.
Наверное, о восстановлении монархии и о возможной коронации Врангеля.
В глазах Василия Витальевича династия Романовых уже утратила волевой импульс, необходимый для управления Россией, а Врангель был подобен легендарному Рюрику…
Но монархия была жизненно необходима! Если эта догадка верна, то генерал утвердительно ответил на вопрос о монархии и отрицательно — о своей персоне.
После встречи с Врангелем Шульгин долго разговаривал с Кривошеиным. Из раскрытого окна была видна бухта, блестело море, соратник Столыпина говорил о чуде — о возрождении армии на этом клочке суши. («И что бы ни случилось, я всегда буду считать это чудом…») Конечно, в России чудеса бывают, хоть и не каждый день, но бывают; ведь, как говорил фельдмаршал Миних, она напрямую управляется самим Господом Богом.
Надо сидеть в Крыму и ждать. Пусть это будет маленькая Россия, где людям живется лучше, чем в большой. Поэтому Кривошеин торопится провести земельную реформу, отдать землю мужикам, ввести волостное земство, чтобы они самоуправлялись на своей земле…
Но как мешает бедность! Материальная и культурная. И мало толковых администраторов. Всего мало.
Кривошеин разволновался: «Трагедия наша в том, что у нас невыносимые соотношения бюджетов военного и гражданского. Если бы мы не вели войны и были просто маленьким государством, под названием Таврия, то у нас концы сходились бы. Нормальные расходы у нас очень небольшие. Нас истощает война. Армия, которую мы содержим, совершенно непосильна для этого клочка земли. И вот причина, почему нам надо периодически, хотя бы набегами, вырываться…»[419]
Врангелевскому Крыму, казалось бы, повезло: правительство Франции признало Врангеля «правителем Юга России» и обещало вооружить его армию.
Взамен российская сторона признала «…все обязательства России и ее городов по отношению к Франции с приоритетом и уплатой процентов на проценты». Долги должны были выплачиваться в течение 35 лет исходя из ставки в 6,5 процента годовых. Выплата эта должна была гарантироваться предоставлением Франции в эксплуатацию всех железных дорог Европейской России, предоставлением всего экспортируемого с Украины и Кубани зерна,¾ добычи нефти и бензина, ¼ добытого в Донбассе угля, права на взимание таможенных и портовых сборов во всех портах Черного и Азовского морей. Особым пунктом оговаривалось, что «…при русских министерствах финансов, торговли и промышленности в будущем учреждаются французские финансовые и коммерческие канцелярии»[420].
То есть экономика бралась под контроль Парижа. Но пришлось согласиться, выбора не было. Благодаря личному знакомству П. Б. Струве с Пети́, начальником канцелярии французского премьер-министра Мильерана, женатого на русской Софье Григорьевне Балаховской, удалось добиться хоть такого соглашения.
И этот договор в Крыму считали спасительным, ибо он оставлял надежду.
Уже после окончания Гражданской войны летописцы Белого движения с горечью отмечали, что союзники были «…вовсе не намерены оказать бескорыстную помощь России… В Закавказье Англия покровительствовала независимой Грузии и не допускала Добровольческих войск для занятия Баку. На севере генерал Марш предал армию генерала Юденича и поддержал образование независимых Латвии и Эстонии»[421].
Какими наивными людьми оказались белогвардейцы!
К тому же Врангелю пришлось заключать соглашение с Петлюрой, признавать независимость Украины во внутреннем устройстве (подобно казачьим областям), заключать договор с украинской армией о взаимодействии против большевиков под эгидой французского командования. При Деникине такое было бы немыслимым[422].
Выходит, Врангель переступил невидимую запретную черту? Но это не так.
В. А. Маклаков, побывавший в Крыму у Врангеля, написал Б. А. Бахметеву 21 октября 1920 года: «Врангеля я раньше не знал; это человек очень колоритный и живая противоположность Деникина. Врангель представляет любопытный тип человека, который делает совершенно новое дело, работает совершенно новыми для себя приемами и еще не успел в этом новом деле ни усомниться, ни разочароваться. Я не буду говорить о нем как о военном, слыхал от всех, что здесь у него значительные дарования и глазомер, быстрота и натиск, большое воображение со столь же большой осторожностью, смелость и решительность и легендарная осторожность. Вот те своеобразные качества, которые внушают к нему большое доверие. Он настоящий военный, любит военное дело и, в сущности, конечно, предпочел бы заниматься только им. Судьба заставила его быть политиком, и в этой новой для него роли политического деятеля во время революции он сумел довольно быстро разобраться и найти подходящий курс; он нашел его, вероятно, также отчасти интуитивным путем, отчасти тем применением здравого смысла, в котором Наполеон видел весь смысл военного гения. Он оценил имеющиеся в его распоряжении средства, наличные возможности и, оставляя в стороне всякие симпатии и антипатии, сознательно и без всякого зубовного скрежета, не насилуя себя и не притворяясь, пользуется всеми средствами для достижения поставленной им цели. Как военному приходится пользоваться и солдатами, и шпионами, и народными восстаниями, и ядовитыми газами, всем, всем, что может ему помочь, так и Врангель в своей политической задаче также спокойно пользуется всем тем, что может оказаться полезным для главной цели: избавить Россию от большевизма. В этом отношении спор может быть с ним только об одном — о вопросе факта, что может быть полезно и что вредно, никогда о вопросах симпатии…
