Он выпил еще немного, потом встал, прошел в соседнюю комнату и опустился на ложе. Подошла Клеоника и легла рядом. Она по-прежнему не произносила ни слова, и Гай подумал о том, что вот так же молча она изучала его многие годы и изучила настолько, что стоило Ливий, пусть даже ненадолго, снова войти в его жизнь, как она сразу все поняла.
Ливия! Чего только они не наговорили друг другу! Он даже не хотел вспоминать. Он был не в себе и, кажется, спросил, привезет ли она мальчика в Афины. «В Афины? – спокойно промолвила Ливия. – Конечно, нет».
Гай Эмилий закрыл глаза. Постепенно он то ли задремал, то ли провалился в полузабытье. На него нахлынули какие-то образы, чудесные и одновременно страшные. Он словно бы вдыхал смертоносный аромат неведомых цветов. Почему-то ему привиделась Медея со своим снотворным зельем, Медея, усыпившая огнедышащего дракона. Драконом была его жизнь, а Медеей…
В какой-то момент Гаю удалось открыть глаза. Странно, кругом была темно, как в могиле. Его душили жажда и боль, все словно бы горело внутри, и в голове кружился огненный вихрь. Ему в лицо таинственно смотрели темные глаза вечной любви, глаза Клеоники, глаза смерти, которая стерегла его всегда. Внезапно ему вспомнились слова Ливий о том, что однажды их дом превратится в гробницу. Когда он все понял, ему стало жутко. Гай свалился с ложа и пополз во тьме ночи, туда, куда его, казалось, вела одна-единственная светлая мысль…
Рано утром его нашла соседка. Заглянув в лицо Гая, она кинулась в дом и обнаружила там Клеонику, красиво причесанную, наряженную и… бездыханную. Тогда женщина побежала по улице, крича, что совершено убийство или, может, это дело рук кер, богинь несчастья и смерти. Подоспевший врач определил, что Гай Эмилий жив, хотя он был бледен, холоден и едва дышал. И он выжил, хотя окончательно пришел в себя тогда, когда Клеоника уже лежала в земле.
И вот теперь он стоял на палубе корабля и глядел на тяжело перекатывающиеся волны, даже на вид холодные, враждебные и… странно живые. Они с Ливией успели на самое последнее судно…
Гай был еще слаб, он мерз даже под несколькими слоями одежды, его мутило, и голова кружилась при каждом движении. И все-таки он уезжал, потому что уезжала Ливия. Она спешила, поскольку беспокоилась о детях. А он… Он не мог оставаться один, ибо его в одночасье покинули все жизненные силы. Сейчас ему казалось, он знал, он все понял, когда Клеоника разливала вино, и позволил ей сделать то, что она задумала, потому что ничего не хотел решать сам, не мог, да и просто не знал, что решить.
И сказал, продолжая глядеть на море:
– Мне кажется, умершие, сожженные ли, погребенные, все равно остаются с нами, они где-то рядом… Не простившие нас…
Ливия подумала, что Гай прибавит «и между нами», но он молчал, и тогда она тихо спросила:
– А боги?
– Не знаю. Наверное, они там, в междумирии, безмятежные и недосягаемые… ни для чего. Так или иначе, только мы, мы сами несем ответственность за то, что происходит в нашей жизни.
Ливия взяла Гая Эмилия за руку, и они осторожно сплели пальцы.
Гай продолжал думать. Вернется ли он в Афины? Кто знает! Впереди был Рим, встреча с мальчиком, который считал и, должно быть, всегда будет считать себя сыном Луция Ребилла. Впереди было… будущее? Наверное, да.
…Была весна, и теплый воздух дрожал над полями, и, казалось, от земли поднимается легкий, почти невидимый пар. Ветер звенел в вышине, молодая трава отливала шелковистым блеском, а стволы деревьев серебрились на солнце.
Какая тишина! Всепоглощающая, глубокая – особенно после Рима…
Тарсия зажмурилась, потом открыла глаза и приложила ладонь ко лбу. Все это их владения: луга, поля… По большей части еще невозделанная земля. Пятеро рабов, инвентарь, немного скота…
Теперь, когда Элиар имел все права свободного человека и больше не служил в легионе, они наконец смогли вступить в брак. Собственно, сейчас Тарсии было уже все равно, но Элиар убедил ее в том, что это необходимо сделать. Элий и Дейра тоже поженились.
Женщина посмотрела в сторону дома. Оттуда доносились голоса, смех. Элий и Дейра, юные родители, стояли под деревянным навесом и смотрели на своего сына, который родился месяц назад. Слишком маленький дом, тесный даже сейчас, а если еще приедет Карион (он обещал навестить их летом), Ливия с детьми и, может быть, Гай Эмилий… Всю зиму Тарсия и Ливия писали друг другу, а теперь надеялись встретиться.
Тарсия пошла к дому. Высокая трава щекотала ей ноги. Элий и Дейра повернулись и смотрели, как она приближается. У женщины сжалось сердце: Элий опирался на деревянный костыль. Но он радостно улыбался, и, увидев это, Тарсия облегченно вздохнула. Еще пару месяцев назад он с трудом поднимался с постели.
Элий ускакал верхом на одно из дальних полей, где работали рабы; они вернутся все вместе поздно вечером, и ей тоже некогда бездельничать. Таков их удел – продолжать жить и работать на благо этой жизни… насколько хватит сил.
Тарсия шла, и ее волосы золотились на солнце – казалось, их никогда не тронет седина, подобно тому, как на эти поля никогда не ляжет снег. Она приблизилась к Элию и Дейре, и сын протянул ей половину только что нарванного букета. Тарсия взяла его и, повинуясь внезапному порыву, зарылась лицом в пушистые нежные венчики и влажные гибкие стебли. Она ощутила глубокую умиротворенность, и ей почудилось, будто где-то там, в таинственных недрах сердца разгорается яркое пламя. Никогда ничего не пахло так приятно и сладко, как эти цветы.
