Книга Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов

Даже при аресте со мной обращались вежливо, без единого оскорбления и тычка. Отвезли не в тюрьму, а на какой-то загородный секретный объект, где, впрочем, имелась стандартная камера с решеткой на оконце размером с ладошку и с солдатской койкой, застеленной чистым бельем.

Вечером двое конвойных отвели меня в кабинет, где начался допрос.

Допрос вел явно не рядовой следователь, а офицер высокого звания, не удивлюсь, если и генеральского. Лет за пятьдесят, но моложавый, подтянутый и крайне корректный. Некто Анатолий Иванович, если данное имя отличалось правдивостью.

Я рассказывал все, как есть, ничего не тая. Собственно, скрывать что-либо не имело ни малейшего смысла. За рамками исповеди остался лишь мой контакт со Львом Моисеевичем, ибо мне не хотелось вовлекать в свои личные передряги безвинного человека. Также я опустил факт отданных Укрепидзе взяток: в конце концов, тот ничего с меня не вымогал, и деньги давались ему по нашей с Ричардом инициативе.

Допрос, впрочем, проходил без протокола, в форме непринужденного разговора под запись, с чаем и даже с пряниками.

− А какого рода информация была на этих дисках, вы знали? − спросил меня Анатолий Иванович.

− Понятия не имею, − сказал я. − Даже не интересовался. Если хотите продублировать мои ответы через полиграф, всегда готов.

− Спасибо за подсказку, − мягко улыбнулся он. − То есть, Жуков передал вам материалы, и на том дело закончилось.

− Дело закончилось, когда я оказался перед вами, − ответил я. − И, чувствую, с этого момента начинается следующее.

− Вполне вероятно, − согласился он. − Тем более, как понимаю, у вас перспективные отношения с Ниной Уитни, и вы готовы их продолжить?

− Вы хотите заслать меня в тыл врага?

− Мы не враги, а партнеры, − с прежней улыбкой произнес он. − А вы − профессиональный человек, в погонах, с богатым боевым опытом…

− Это предложение? Или вам нужна моя реакция на него?

− Нужна реакция.

− Я подумаю. Тем более, я кое-что смыслю в том, сколько согласований предшествует такого рода вербовке. И сколько столкнется мнений. Одно из них, кстати, мое. Еще не созревшее. − Я хотел прибавить, что его скользкая затея мне явно не по душе, но, естественно, удержался.

− А какого разрешения ситуации хотелось бы вам? − спросил он меня.

И это был интересный вопрос. Я всерьез призадумался. Потом сказал:

− Готов вернуться в Чечню. Или туда, где стреляют. Стремящихся побывать в тех краях немного. А толка от меня там будет больше, чем на нарах.

− А у вас что, имеется острое желание лезть под пули?

− А чего я еще умею?

− Вам теперь привились навыки в искусстве наружного наблюдения, к примеру…

− Это скучно. Но если таким образом я компенсирую тюремный срок, то готов.

Двое последующих суток я провел в камере, читая газеты.

Очередным утром меня отвезли в комендатуру ГРУ, сдав с рук на руки. Вернули деньги, банковскую карточку и телефон.

Через полчаса я стоял навытяжку перед начальником нашего управления кадров.

Безразличным голосом тот проинформировал меня о понижении в звании за неосторожное обращение с табельным оружием, имея в виду, как понимаю, инцидент, произошедший на моей даче, а после приказал оформлять командировку на знакомое место прохождения службы.

Один день мне отводился на сборы и прощание с мамой. Встречу и прощание. День сегодняшний.

Со мной поступили бережно. Как с погнутым гвоздем. Распрямили, прикинули на глазок, − подходящ ли? − и установили под удар бестрепетного молотка.

Выскользнуть из умело державших меня пальцев я не пытался.

Предварительно, через секретаря, директор ФСБ попросил президента задержаться у него после совещания Совета безопасности. Предстояло оговорить несколько келейных вопросов.

Соблюдая протокол, он вышел вместе со всеми из кабинета, раскланялся, перебросился парой слов с шефом внешней разведки и министром внутренних дел, и остался в секретариате, принужденный к тому якобы важным звонком.

Когда коллеги исчезли за дверью, выждал минуту, а после раскрыл ведущую в святилище дверь.

Президент по-прежнему оставался в кресле, незряче глядя на вернувшегося соратника.

Директор стеснительно кашлянул. Их связывали давние, теплые отношения, оставшиеся по-прежнему доверительными и прочными, но он отчетливо понимал всю разделявшую их ныне пропасть. Пропасть между хозяином и инструментом хозяина.

Хозяину он не завидовал. Вернее, его власти. Он видел, как она иссушала и ломала его, непоправимо разрушая и старя, как жестокий коварный наркотик, уже необходимый.

Он сам обладал немалой властью, но его мера ответственности была формальна, а сидящий перед ним человек отвечал за все, на нем перекрещивались, сталкиваясь, бездны энергий этой страны, ее надежды, трагедии, вожделения и разочарования. Он назывался президентом, но по сути народной неубиенной традиции был царь. В актуальной же ипостаси: царь-менеджер.