Книга Комбат - Максим Гарин

Широкоплечий мужчина в просторной потертой куртке неуклюже выбрался из такси.

– Спасибо тебе, что подкинул, – обратился он к молодому таксисту, протягивая небрежно сложенные деньги – несколько помятых купюр, точно по счетчику.

– Пожалуйста, – сказал таксист, тут же поворачивая ключ и запуская двигатель.

Желтая машина помчалось по улице, а мужчина еще некоторое время стоял, оглядываясь по сторонам, словно бы не узнавая улицу и дом, куда его привез такой разговорчивый сначала и такой немногословный, когда получил деньги, водитель.

Борис Рублев все еще не мог привыкнуть к тому, что он наконец-то вернулся в Москву, что он наконец дома и теперь ему никуда не надо спешить, не надо выполнять ничьи приказы, ни с кем не придется делить командирскую власть, а можно жить так, как захочется. Он расстегнул кнопку на рукаве своей кожанки и долго смотрел на циферблат крупных командирских часов, они смотрелись миниатюрными на мощном запястье левой руки. Фосфоресцирующие стрелки показывали, что уже наступила четверть первого ночи.

В домах еще кое-где светились окна. Там, в тепле, шла жизнь. Наверное, кто-то пил чай, кто-то смотрел телевизор. В общем, люди жили так, как им хотелось, во всяком случае, если что у них и не складывалось, то исключительно по их же вине. А вот его жизнь, жизнь Бориса Ивановича Рублева, после того, как его рапорт был удовлетворен и он получил отставку, казалось ему, потеряла смысл. Даже не сам смысл, а так случилось, что человек шел, шел, временами бежал, спешил, спотыкаясь по накатанной другими колее, а сейчас вдруг, словно поезд или сумасшедший трамвай, соскочил с рельсов и не знает, куда дальше двигаться. Мало того, что не знает, но еще и не может. Ведь провода, питавшие его энергией, оборвались.

– Да, время позднее, – пробурчал Борис Рублев, приподнял ворот куртки, запрокинул голову, взглянул в темное ночное небо, из которого на него сыпал холодный, однообразный, надоедливый дождь. – Ну и погода! – сказал сам себе мужчина и потер небритую щеку. – В такую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит!

Улыбка появилась на его лице. Улыбка эта казалась немного растерянной, такой, какая бывает на лицах, выброшенных из жизни людей. А затем мужчина посмотрел на окна своей двухкомнатной квартиры. Два окна выходили на улицу. Они оба были темны.

«Ну естественно, откуда в квартире быть свету? Там же никого, я один».

– Ладно, ладно, – проговорил он.

В последнее время Рублев любил разговаривать сам с собой. Он даже иногда ловил себя на этом и тут же запрещал себе такие разговоры.

«Наверное, я стал старым, ведь такого я за собой никогда раньше не замечал. А поговорить было о чем… И только сейчас, после двадцати лет службы в армии, я начал задавать себе вопросы, начал общаться сам с собой. Да, это наверное, старость… Она же измеряется не годами, а состоянием души, мозга…»

Но старым этого сильного, широкоплечего мужчину мог назвать только сумасшедший. Майор Рублев, командир десантно-штурмового батальона в отставке, человек, награжденный тремя орденами, солдат с неукротимым нравом, был еще настолько силен и крепок, что мог дать вперед двадцать очков форы любому молодому – и выиграть.

Ночь в одиночестве и завтра бесцельный день.., и послезавтра..', если только ничего не случится. Но что может случиться в жизни, которая позаботилась расписать наперед не только года, но и столетия!

К такому образу жизни майор Рублев не привык и привыкать не собирался.

«Ну, ничего, ничего, – успокаивал он сам себя, – пройдет немного времени, все образуется, все станет на свои места. Жизнь войдет в свою колею, так же, как патрон входит в патронник».

Это сравнение ему понравилось. Он вытащил из кармана пачку сигарет и только сейчас заметил, что в пачке осталось всего лишь две штуки.

"Это плохо, – поморщился Борис Рублев,. – очень плохо. Ночью же непременно захочется курить. Но ничего страшного, повсюду у меня полные пепельницы окурков. И если уж станет невмоготу, до утра как-нибудь перебьюсь. Не впервой. Выпотрошу несколько окурков, скручу самокрутку. А комплексы для интеллигентных.

Главное не форма, а суть".

Он вытряхнул из пачки сигарету, зажал в неплотно сведенный кулак, оставив на дожде только фильтр и прикурил на ветру, истратив лишь одну спичку. Зажигалки майор Рублев не любил и всегда пользовался только спичками.

«Вот и хорошо, – он жадно затянулся, любуясь огоньком сигареты, ровно тлевшем в кулаке. Но что „хорошо“ – он сам не знал. – Ладно, пойду домой».

В кармане куртки лежала связка ключей, половина из которых уже стала ненужным металлоломом, ими можно было открыть только двери прошлого, а никак не будущего. Из них всего два на сегодняшний момент имели в жизни Рублева хоть какое-то значение. Один ключ открывал дверь в общий с соседями коридор, а второй – замок его квартиры, в которой почти ничего не было. Точнее, вещи были, но большей частью старое, ненужное барахло, давным-давно приобретшее такой вид, что даже никакая комиссионка или благотворительный фонд эти вещи не приняли бы. Но это ничуть не смущало майора Рублева. Он знал, пройдет время и появится в его двухкомнатной квартире нормальная мебель и будет он жить так, как живут сейчас все. Нет, так как живут все, он никогда не будет. Ведь он не первый попавшийся человек из толпы, и никогда он, Борис Рублев, комбат десантно-штурмового батальона, не сможет жить так, как живут все, как живут жители его огромного дома. Так не было и так не будет.

Рублев, никуда не спеша, побрел к подъезду, жадно затягиваясь табачным дымом и бормоча себе под нос ругательства – на надоедливый нескончаемый дождь, на пронзительный, свистящий ветер:

– Только снега мне еще не хватало из всех радостей жизни!

Он добрел до подъезда, дверь со скрипом отворилась, и на него сразу же дохнуло теплом, подгоревшей картошкой и еще черт знает чем – словом, человеческим жильем. А запах человеческого жилья соткан из тысяч, а может, и миллионов всевозможных ароматов, порой невыносимо омерзительных, от которых хочется хотя бы отвернуться и задержать дыхание, пока не доберешься до своей квартиры или сильно зажать ноздри пальцами.

Квартира Бориса Рублева располагалась на шестом этаже. Лифт из-за позднего времени уже не работал, но это ничуть не расстроило отставного майора. В гулком подъезде слышались бряканье гитары, приправленные матом пьяные разговоры, визг, хохот, запах сладковатого дыма.

«Опять молодежь ночами не спит, гуляет», – безо всякой злости подумал отставной майор, не спеша поднимаясь по ступенькам. Стоило докурить предпоследнюю сигарету с удовольствием, без спешки.

Где-то на третьем этаже горела одна единственная лампочка, но ее тусклый свет почти не проникал на площадку второго, где расположилась молодежь – человек шесть, сидевших на подоконнике и на ступеньках. Он подошел к ним, но никто из сидящих на ступеньках даже не соизволил подняться, не соизволил подвинуться, чтобы пропустить законного жильца к его квартире.