такое развитие определяло вектор политической истории Рима. Однако современникам это было совер-
шенно неясно. Сенат еще обладал значительным потенциалом. Он являлся относительно сплоченной корпорацией, сохраняющей определенный авторитет в римском обществе. Кроме того что сенат являлся символом римской государственности, он имел в своих руках и некоторые рычаги реальной власти. Конечно, старые республиканские магистратуры, зависимые от сената, на деле превратились в почетные должности без (или почти без) реальных властных полномочий. Однако именно сенаторы назначались префектами Рима, чье значение в столице было весьма большим, да и на другие важные должности в столице. Еще важнее было то, что из числа сенаторов назначалось большинство провинциальных наместников, в том числе и в «вооруженных» провинциях. Сенаторами были легаты легионов и их первые помощники — латиклавные трибуны1466. И это давало сенату и отдельным сенаторам возможность иметь в своем распоряжении вооруженные силы. Разумеется, сам сенат и его отдельные члены преувеличивали значимость этих аспектов положения сената. Так, события 238 г. показали, с одной стороны, что различия интересов внутри сената в определенный момент оказываются более важными, чем корпоративная солидарность, а с другой — что авторитет официального высшего органа государства и носителя самой идеи государственности не столь высок и в армии, и в римской толпе, как казалось самим сенаторам. Тем не менее даже полное поражение сенаторской реакции в 238 г. не привело к окончательному отказу от поиска таких путей выхода из создавшегося положения, которые привели бы к восстановлению положения сената как реально правящего органа. И такие поиски были характерны для первого периода этой эпохи.
С точки зрения политической истории эпоху крушения Ранней империи надо разделить на два больших периода, между которыми располагается правление Галлиена. Переворот 235 г. был новым явлением в римской истории. Впервые инициаторами мятежа выступили сами солдаты, даже если на это их толкнули интриги самого Максимина или кого-либо из его окружения. Армия, таким образом, впервые после гражданских войн конца республики выступила как самостоятельная активная сила, а не только как орудие честолюбивого полководца1467. В этом отношении мятеж Максимина можно сравнить с выступлением армии Суллы против Рима в 88 г. до н. э. То выступление открыло период падения республики, это— крушения
Ранней империи. Однако в самый момент переворота он явно не казался чем-то совершенно необычным1468. Большое значение этого события стало ясно позже, по крайней мере уже в IV в., как это видно из слов Аврелия Виктора (24, 7-11), которые приводились в начале главы о правлении Максимина. И все-таки в этот период еще в большой мере продолжались линии развития, какими шло Римское государство в правление Северов1469. Сам Максимин мог представляться обществу неким «вторым изданием» Каракаллы и Макрина одновременно. С первым его роднила ясно выраженная ориентация на армию и некоторая недооценка сената, со вторым — непринадлежность к сенаторскому сословию. И сенат, в первый момент, как всегда, подчинившись Максимину и признав его императором, ненавидел принцепса и воспользовался первой же представившейся возможностью для его свержения.
Весь период до совместного правления Валериана и Галлиена включительно отличался поисками некоторого компромисса между постоянным укреплением императорской власти и претензиями сената, по крайней мере на сохранение своего положения. По-видимому, на поиски такого компромисса были направлены такие действия императоров, как попытка Деция назначить Валериана «гражданским императором» или послание Эмилиана, предлагавшего (неважно, искренне или лицемерно) сенату взять реальную власть, а его считать лишь полководцем, спасающим государство от варваров. С другой стороны, сенат пытался использовать любую возможность для политического реванша. Об этом свидетельствует не только сенаторская реакция 238 г., но и фактический отказ сената поддержать Филиппа в его борьбе с узурпатором Пакацианом. Может быть, сенат даже не был столь изолирован от остального общества, как это кажется на первый взгляд. Конечно, и армия, и римская толпа были настроены полностью монархически, как показали события 238 г., но кроме них все-таки существовали какие-то круги (особенно, как кажется, в интеллектуальной элите), которые поддерживали сенат. И послание Эмилиана, и речь, вложенная Геродианом в уста Пупиена, показыва-
ют, что в римском обществе действительно существовало определенное просенатское настроение и, может быть, даже некая программа выхода из создавшегося тяжелого положения путем усиления власти не императора, а сената. В какой-то степени она была, вероятно, даже теоретически оформлена, ибо Пупиен излагает эти идеи довольно четко и ясно. Конечная политическая неудача в проведении этих идей в жизнь была компенсирована ярко выраженной просенатской тенденцией последующей римской историографии.
Политическая утопичность этой программы и этого настроения стала ясна в правление Валериана и Галлиена. Эти императоры относились к самым «сливкам» сенаторской знати. Более того, Валериан принимал активное участие в событиях 238 г., и именно он был кандидатом Деция на роль «гражданского императора». Сенат играл определенную роль в назначении Галлиена. Все это должно было привести к усилению сената. Однако именно в это правление автократические тенденции резко усилились. Это, например, ясно отразилось в одном из антихристианских эдиктов Валериана. В нем в число объектов преследования включались и сенаторы. Таким образом, какая-то часть сенаторского сословия оказывалась объектом внесудебной расправы, что всегда воспринималось сенатом как признак императорского произвола и деспотизма. Еще большее значение имела реформа Галлиена, отстранившего сенаторов от военной службы. Этот акт императора лишил их не только командования легионами, но и наместничества в «вооруженных» провинциях. И хотя эта реформа была проведена в жизнь не мгновенно, в очень близкой перспективе сенат лишался какого-либо влияния в вооруженных силах государства. А в условиях, когда и финансовая политика практически полностью находилась в руках императора, сенат потерял всякую материальную опору своей власти, а с нею фактически и саму власть. Императоры могли по тем или иным своим соображениям делать какие-либо благожелательные жесты по отношению к сенату, как это делали Клавдий и Проб, но это ничего не меняло в реальной ситуации. Сенат на деле перестал быть органом государственной власти. Он сохранился как корпорация и как символ римской государственности, но без всяких реальных властных функций. И после этого ни о каких попытках компромисса между императорской властью и сенатом речи уже не было. Попытка сената навязать свою кандидатуру на трон в лице Квинтилла потерпела полное поражение. Даже когда сенат по настоянию армии избрал императора из своей среды, это избрание, как отмечалось выше, не изменило существующего положения. Таким образом, правление Валериана и Галлиена
и особенно единоличное правление последнего обозначают важную веху в политической истории периода «военной анархии» и, может быть, римской истории вообще. Начавшийся после этого правления второй период «военной анархии» был
