глаза которого умоляли её выслушать. Отпусти меня.
Её сердце сжалось. Она стряхнула с себя видение.
— Ты тоже давала клятвы нашему народу, — добавила она громче, резче, делая как можно больший акцент на «нашем», насколько могла. — Ты всерьёз готова их нарушить?
Джерихо даже не моргнула.
— Я могу жить без моего народа. Но не без него.
Ярость, которой не было равных, накатила подобно приливной волне, но Сорен укротила её, сохраняя голос низким и ровным. Как будто разговариваешь с раненым животным.
— А что насчёт Никса? А как насчёт вреда, который ты им причинила?
— О чём ты говоришь? Солейл, эти люди — они тебе не принадлежат! Они тебя не любят! Они украли тебя у нас! Они всё испортили.
Джерихо выплюнула это слово сквозь стиснутые зубы, пылкая ненависть вспыхнула в её глазах, как искра, брошенная на сухой хворост. Она встала и зашагала прочь, бросая слова через плечо, как стрелы, отсчитывая обиды на дрожащих пальцах:
— После того, как они убили тебя, мама развалилась на части. Папа развалился на части. Каллиас и Финн заперлись… ты знаешь, сколько времени потребовалось, чтобы заставить их покинуть свои комнаты после пожара? Знаешь ли ты, сколько времени потребовалось кому-нибудь из них, чтобы снова улыбнуться? Неважно, сколько раз я напоминала им, что я всё ещё здесь, что мы выжили, что у нас всё ещё есть семья, это не имело значения! Без Вона я была бы совсем одна.
Надрыв в голосе Джерихо резонировал по всему храму, отголоски дрожали в ушах Сорен. Цветы в садовых ящиках подпрыгнули, хаотично переплетаясь, как будто даже магия Джерихо вышла из-под контроля.
Кожа Сорен онемела. Её уши ощущались глухими. Всё казалось пустым, словно стук по фальшивой стене, словно если она постучала по своей коже, это отозвалось бы пустым эхом.
Война была не её виной, ни Энны, ни Адриаты. Всё дело рук Джерихо.
— Помоги мне, — прошептала Джерихо, её разорванная, испачканная юбка размазывала кровь и грязь по прекрасному алтарю, когда она снова опустилась на колени перед Сорен, схватив её за руки и крепко прижав их к груди. — Они сломали нас, они сломали тебя, они сломали всё. Мы твоя семья… я, Вон, мальчики. Выбери нас. Помоги мне спасти его. Мы прежде всего, помнишь?
Сорен зажмурила глаза, её руки сжались в руках сестры, любовь, которую она когда-то испытывала к своим братьям и сестре, Вону и Атласу, била гимном в её груди, раздуваясь до боли, воспоминание, которое жило в её сердце, а не в её разуме.
Эта борьба между двумя половинками её сердца никогда не будет простой, но этот выбор был.
— Я не давала этой клятвы, — сказала она. — И я не буду её выполнять.
Лицо Джерихо вытянулось. Она отпустила руки Сорен, как будто они обожгли.
— Солейл…
Звук открывающейся со скрипом двери прорвался сквозь неподвижный воздух храма подобно тарану, заставив их всех замереть на месте.
— Вон, — скомандовала Джерихо, и заплаканная принцесса в мгновение ока превратилась в безжалостную королеву.
Вон встретил её взгляд умоляющим взглядом, нежелание было ясно в каждой линии его фигуры, в каждом подергивании мышц, но Джерихо держалась твердо.
— Держи её. Я вернусь.
Сорен вскочила на ноги, когда принцесса растворилась в тени края храма, но что-то зацепилось за её лодыжки, пригвоздив её к полу. Она посмотрела вниз и обнаружила руки скелета, сжимающие её лодыжки.
Прежде чем из её горла вырвалось что-то большее, чем самый слабый крик, Вон сделал беспорядочный жест, зелёный дым закружился с кончиков его пальцев и обвился вокруг груды припасов. Кости пальцев с грохотом отделились от этой кучи и, кувыркаясь в воздухе, со щелчком встали на место вокруг её рта — намордник.
Она просунула кончики пальцев под края костей и потянула. Ничего. Ужасная сила Вона удерживала их, как будто они были покрыты сталью. Она не могла сдвинуть их, не могла сломать их, не могла предупредить того, кто шёл, что…
— Сорен?
О, боги, нет.
Почему, почему, почему он выбрал именно этот момент, чтобы быть самым глупым из них двоих? Почему он должен был так серьёзно относиться к своим клятвам? Если и было когда-нибудь место, куда ему не следовало за ней гнаться…
Сорен подавила инстинктивное желание закричать, и впервые она всерьёз помолилась Мортем. Она молилась, чтобы богиня не любила Элиаса настолько, чтобы желать ему ранней смерти. Молилась, чтобы богиня действительно любила его достаточно, чтобы заставить его развернуться и покинуть этот храм, даже мельком не взглянув на неё.
Она затаила дыхание. Отказалась звать. Потому что, если бы он услышал её, если бы он увидел её, он бы не ушёл без неё.
Удача — вот о чём она молилась.
Но Мортем не была богиней удачи. Она была богиней неизбежности, и когда Элиас переступил порог храма, хромая, окровавленный и тяжело дыша, Сорен поняла, что какой бы бог ни держал удачу в своих руках, он им не друг.
Элиас осмотрел храм, его глаза расширились, когда он нашёл её, и она поняла, что сначала он по-настоящему не воспринял кости, удерживающие её на месте, или магию, светящуюся в глазах Вона, или ужас в её глазах. Она знала, что он не осознавал, что Джерихо скрывалась в тени позади него, вооруженная артемисианским кинжалом, который она сняла с пояса Сорен, тёмное, как пустота, лезвие поглощало весь свет, прорезая завесу тени.
Она знала, потому что, увидев её, он улыбнулся. Улыбка, которая заставила её вспомнить признание, которое она прошептала Джире в ту первую ночь, когда Элиас присоединился к казармам, после того как она назвала его Элиасом Благочестивым и заслужила долгую беседу со своим начальником казармы.
«Он прекрасен», — сказала она так небрежно, как только могла, в то время как в её венах всё ещё кипела кровь от ненавидящего взгляда, который он бросил на неё. «Такой красивый, что причиняет боль».
Эта улыбка ранила сильнее, чем всё, что он когда-либо дарил ей. И он всё ещё улыбался, когда Джерихо обхватила его сзади руками, как один любовник, удивляющий другого, и вонзила лезвие глубоко ему в живот.
Из его горла вырвался звук — испуганный звук, душераздирающе невинный, сдавленная икота.
Не было слов, чтобы описать чувство, охватившее Сорен при этом звуке. Нет слов для грубого, неукротимого крика, который полностью разрушил заднюю часть её горла, бесполезно толкая барьер из костей и суставов, сомкнувшийся вокруг её рта.
Элиас не кричал, не рыдал и не рычал. Он медленно опустил взгляд, кончиками пальцев ощупывая край лезвия, его
