ящиков. И стоит перед деревянным алтарём, спорит с Воном, широко раскрыв глаза от замешательства и гнева…
— Джерихо, не надо, — слова вырывались наружу, как слизь, приторная с тяжёлым привкусом сотрясения мозга. — Отойди от него.
Джерихо явно уже прошла через Инферу, её платье было порвано и окровавлено, волосы срезаны до ключицы с одной стороны, как будто она едва избежала удара по шее. Зелёный свет окружал её голову и трясущиеся руки, кусочки зелени пробивались сквозь грязные пятна на её платье. Вон выглядел ненамного лучше, его одежда свободно висела на его некогда мускулистом теле, ключицы болезненно выступали из широких плеч, его глаза светились чистым бело-зелёным светом, зрачок и радужная оболочка исчезли, по скулам побежали трещины света, как будто магия напрягала его кожу. В воздухе почему-то пахло молодыми побегами и едким разложением, и то и другое грозило вывернуть желудок Сорен.
Когда она заговорила, они оба повернулись и посмотрели на неё — выражение лица Вона было измученным, Джерихо — поражённым.
— Солейл, — прохрипела она, торопливо спускаясь по ступенькам и прикрывая лицо ладонями. — Солейл, всё в порядке. Вон…
— Он некромант.
Боги, это должно было сломить Джерихо, но лучше сломленной, чем мёртвой. Она схватила Джерихо за плечи, чтобы удержать её на месте, глядя поверх них на Вона, который сложил руки под мышками, прижав их к бокам.
— Джерихо, это он, я видела его.
Джерихо сглотнула, мягко высвобождаясь из хватки Сорен.
— Солейл…
— Нет, нет, — задыхалась Сорен, уже слыша, как звучит отрицание, и снова протягивая руку, как будто она могла вразумить свою сестру одними руками.
Не было времени потакать слепой вере Джерихо в своего мужа.
— Джерихо, ты должна мне поверить…
— Нет, дело не в этом. Солейл, я знаю, кто он такой. Я всегда знала.
Тишина. В висках, в голове, в груди, где её сердце только что остановилось.
— Что.
Это слово было не словом, а вызовом доказать, что Сорен была так права и так ошибалась во многих вещах.
— Я всегда знала, — снова сказала Джерихо. — Даже до того, как ты умерла.
Сорен посмотрела на неё, потом на Вона. Попыталась заставить свой язык произнести эти слова, попыталась распутать свои мысли из узла, который только что завязала Джерихо, но не было никакого способа придать этому смысл.
— Ты помогаешь ему?
— Я спасаю его.
В глазах Джерихо появилась мольба — о прощении или понимании, Сорен не знала, да и не особенно заботилась. Она не дала бы ни того, ни другого.
— Без войны, без всех этих смертей его магия обращается против него. Жизни, которая сохраняется в давно умерших, недостаточно, чтобы это могло питаться. Ему нужны недавно умершие, умирающие…
— Это ты устроила пожар.
Первый вопрос из слишком многих, вертевшихся у неё на кончике языка.
— Джерихо, ты нарочно начала войну?
— Нет! Нет, это правда был Никс. Но это очень помогло ему. Незадолго до пожара он был…
Её взгляд переместился на Вона, который продолжал смотреть в пол. Какое-то призрачное воспоминание засветилось в их взглядах, призрак отчаяния и горя, тень дней, наполненных страданием.
— Он умирал. В тот вечер мы не пришли на танцы, потому что у него случился такой сильный припадок, что он не мог стоять. Но в ту ночь погибло так много людей, а потом война… Боги, это практически исцелило его. Подарок от Анимы. Как будто она услышала наши молитвы.
В ушах Сорен стоял звон, от которого она не могла избавиться, ужас медленно нарастал в её груди.
— Значит, моя смерть была подарком для тебя?
— Нет, — отрезала Джерихо, в её глазах светилось горе, которому Сорен не могла доверять. — Никогда. Но ты всё равно исчезла, и всё было разрушено, и я не собиралась обижаться на то, что из всей этой разрухи получилось что-то хорошее. Но потом король Никса умер, и королева предложила мир, и когда мама сказала, что собирается принять его… я запаниковала.
— Ты убила их, — выдохнула она. — Эскорт, который прислала Энна. Ты сказала, что они напали на вас, но они этого не сделали, не так ли? Ты убила их всех.
Взгляд Джерихо окаменел, превратившись из лепестков роз в камень, больше ни за что не извиняясь.
— Если война закончится, Вон умрёт. Я не позволила этому случиться тогда, и я не позволю этому случиться сейчас. Я думала, что если ты вернёшься туда, всё вернётся на круги своя, но потом ты начала вспоминать, и когда ты начала говорить о мире…
Боги, это было хуже, чем даже она могла придумать, хуже, чем любая история, которую ей рассказывали о безжалостности Атласа. Эти нападения, эта война… в конце концов, не порождены местью. Нет, всё это кровопролитие, все сожженные костры и заплетённые траурные косы, все пустые места за обеденными столами и переполненные барные стулья в тавернах… всё это было порождено любовью.
Хуже всего то, что она знала этот взгляд в глазах Джерихо, потому что носила его сама.
Невозможно изменить мнение человека, который так упорно борется за чужую жизнь. И если бы сейчас перед ней стоял только враг, Сорен собрала бы свои силы и покончила бы с этим быстрым ударом и злобной ухмылкой. Сорен увидела бы отчаяние под нездоровым блеском в глазах Джерихо. Сорен поняла бы, что сейчас её уже не спасти.
Но Солейл видела свою сестру. Её заботливая, глупая сестра, которая целыми днями расчесывала ей волосы и строила замки из песка, пока не приходил прилив и не смывал их. Сестра, которая брала её с собой на пляж на рассвете, чтобы поохотиться за самыми красивыми ракушками, рассказывая истории о русалках, которые отваживались выйти на пляж во время прилива, просто чтобы однажды коснуться берега, и которые оставляли эти ракушки в качестве подарков. Сестра, которая клялась, что, если Солейл поднесёт эти раковины к ушам в нужное время, когда луна полная, а океан спокоен, она услышит пение русалок.
Джерихо всегда была воплощением любви и волшебства, и её история заходила слишком далеко. И, возможно, это делало её сентиментальной дурочкой, но Солейл была обязана ей одним шансом. Один шанс сказать «Конец» и прийти в себя.
— Джерихо, — прохрипела Сорен, — наши люди умирают. Ещё больше умрёт, если ты будешь продолжать в том же духе. Ничто из этого не стоит жизни одного человека.
Вон судорожно вздохнул, и по одному этому звуку она догадалась, что всё это было не совсем его выбором. Что он сражался не ради себя самого.
Она подумала об Элиасе, стоящем на коленях за тюремной решеткой, усталые
