Варке, напротив, было очень интересно, откуда, например, взялась Сафонова пустошь, огромный кусок красноватой, будто выжженной земли на месте знаменитой Сафоновой рощи. Но расспрашивать он не стал.
– Крылья хранят крайна, даже если он безумен. Очнулся я где-то высоко над облаками. В разрывах – сплошная чернота. Потом разглядел блестящую рябь и понял – лечу над морем. И также ясно понял – она жива. Я чувствовал ее. Я всегда ее чувствовал, всю жизнь. Матери больше не было… Но Марилла выжила.
Сначала я искал в Пригорье. Но там все верили, что она умерла. Никто ее больше не видел, никто ничего не знал.
– А через воду, как с Тондой? – робко спросил наконец Варка.
– Тонда человек. С крайнами это никогда не удается. Хотя я пытался. И не раз. Меня считали безумным. Однажды даже скрутили и пытались отвести на Крайнову горку в надежде задобрить господина Сварога. Не знали, что все бесполезно и крайнов там уже нет. Так что Пригорье пришлось покинуть. Обошел пешком весь Косинец и княжество Сенежское, те места, где она бывала прежде, а потом и те, где она не бывала никогда. Повсюду расспрашивал о молодой травнице.
Вначале метался, много летал, все высматривал, не блеснут ли над облаками белые крылья, часто возвращался в Пригорье. Потом просто бродил, из деревни в деревню, из города в город… Война сильно мешала. Меня все время пытались то взять в заложники, то забрить в солдаты. На каторге больше года потерял. Два года пробыл травником у самозванца. Войско все-таки двигалось. Так что это было мне на руку. Сбежал после взятия Городища. Ты когда-нибудь видел город, отданный на разграбление?
– Вообще-то видел, – прошептал Варка.
– Потом я стал умнее. Раздобыл лютню и прикинулся слепым. Петь я уже не мог, но играл неплохо.
Вербовщики всех и всяческих армий сразу потеряли ко мне интерес. К тому же это был верный кусок хлеба. Однако как-то раз в портовом Коростене кто-то догадался, что я не слепой. Меня тут же сочли королевским соглядатаем и снова собрались вешать… Впрочем, все это долго и скучно. Добравшись до Липовца, я уже потерял надежду. Лишь по привычке принялся расспрашивать о прекрасной травнице. «В городе никаких травниц нет, – сказали мне, – не женское это дело».
А потом я увидел тебя. Но понял не сразу. Смазливое лицо не делает человека крайном. Однако ты обращался со спиком, будто с любимой кошкой. К твоему сведению, спики – существа на редкость тупые и крайне злобные. Приручить их нельзя. Будь ты просто человеком, он не лизался бы с тобой, а в два счета откусил бы нос. Так я нашел ее.
Она узнала его мгновенно, несмотря на то что изменился он страшно. Она шла к нему, постукивая легкими каблучками по потертому паркету Белого зала, протягивала руки, плакала и смеялась. Она была такой, как прежде. Вот только волосы скручены в некрасивую, вовсе не нужную прическу. Он обнял ее и понял, что сейчас умрет. Нет, он сейчас же заберет ее отсюда, из этого грязного города, из этого проклятого мира. Окно открыто, сумерки, небо облачно. Они улетят, исчезнут, как две тени, вернутся в Пригоръе, и все будет как раньше.
В тот день она осталась одна на лесной дороге. Семь трупов, трое без сознания и Ясь Гронский, истекающий кровью. Кровь она остановила, раны перевязала, но донести до Крайновой горки здоровенного мужика в боевой амуниции, конечно, не могла. И хорошо понимала – в город возвращаться нельзя. Тогда она вспомнила о сторожке на Крестовой круче. Наши иногда выставляли там охрану, когда в Поречье становилось слишком жарко. С Ясем она могла лететь только очень низко, но, к добру или к худу, ее никто не заметил. Пока я тратил силы, витая в облаках и почем зря круша стены Трубежа, она выхаживала Яся. Хотела было слетать на Крайнову горку, но все не решалась бросить его одного. Он был очень плох. Она надеялась, что наши сами ее отыщут, но никто не явился. Недели через две запас еды в сторожке кончился. Она потихоньку спустилась в Крестовые Выселки. Но недалеко от деревни повстречала какую-то старую дуру, и та ей насказала с три короба. Мол, в Трубеже городские взбунтовались, крайнов поубивали, а господин Сварог в отместку разрушил стену, триста лет назад крайнами строенную, запер замок страшным проклятием и увел своих неизвестно куда. Потом глупая бабка, время от времени носившая им еду, сказала, что ее ищут, не иначе, пронюхали, что она жива, и хотят разделаться окончательно.
– А кто искал-то? – осмелился спросить Варка.
– Я, конечно. Но Мариллу это напугало. Ясь принялся уговаривать ее бежать. Мол, на Пригорье свет клином не сошелся. Поддавшись на уговоры, она построила колодец в Большие Лодьи. Она бывала там с моей матерью. Ей казалось, что жить у моря будет веселее.
– А у нас говорили, что эти Лодьи – пиратское гнездо.
– Да. Но Марилла мало знала о жизни внизу. Потом они быстро перебрались в Коростень. А там уж и до Липовца рукой подать. Попутно выяснилось, что Ясь считается мятежником, примкнувшим к войскам самозванца. Он-то ведь должен был вернуться в армию по королевскому приказу. Так что ему пришлось сменить имя. Ясь – Ясень. Коротко и удобно.
Им надо было на что-то жить. Ясь совсем уж было нанялся в городскую стражу. Но Марилла придумала кое-что получше. Он стал травником. Сначала довольно известным, потом знаменитым. В последние годы его именовали великим. Не стану отрицать, рядом с ней он многому научился, в конце концов и вправду стал хорошим травником. Но не великим. Великой травницей была твоя мать.
Варка вдруг сообразил кое-что и похолодел.
– Так это что же выходит? – медленно спросил он у сгустившейся темноты. – Мой отец – Гронский?
– Я предупреждал, что тебе не понравится.
– Мой отец – один из этих…
– Из этих, из этих… Древний, прославленный род и всякое такое.
– Вранье! Отец… Он не был таким. Его все уважали… Весь город.
– Конечно. Твой отец был достойным человеком. Я же сказал – он мне всегда нравился. В конце концов, он спас ей жизнь. Но одного я не прощу ему никогда.
Одним движением он распустил безвкусную прическу и уже обнимал за плечи, уже вел к окну, но тут она разрыдалась. Тихо, почти беззвучно. «Янемогу, – сказала она, глотая слезы, – не могу улететь с тобой».
Он лишил ее крыльев.
– Что?! – выдохнул в темноту Варка. – Неправда! Вы… вы нарочно!
– Неправда! – Он отшатнулся в ужасе, заглянул в заплаканное лицо. Увидел и вертикальную морщинку на лбу, и «гусиные лапки» у глаз, и седые нити, почти незаметные в светлых волосах. – Невозможно, – крикнул он, отчаянно желая, чтобы это оказалось ложью, – немыслимо! Как он посмел!
– Не вини его, – жалко всхлипнула она, – я сама… пойми, я сама отказалась. Вначале я очень скучала и все пыталась летать. Тайком, по ночам. А Ясь… он просто с ума сходил. Ему все казалось, что однажды я не вернусь. Поверь мне, слова отречения я сказала по своей воле. Он ведь тоже многим пожертвовал. Своей военной славой, добрым именем.
