— Ивешка? — позвал Петр, ощущая нарастающую тяжесть. — Саша?
Ему подумалось, что они ответили ему, подумалось, что они сказали, будто с ними все хорошо. И он надеялся на это. Его ощущения были столь неустойчивы и доведены до полного отчаяния последними событиями, что он вполне отваживался верить в это.
— Набирайся сил, — шептал леший, наклоняясь поближе к нему, шелестя молодыми душистыми листьями.
— Это жизнь, — сказал другой, а следующий добавил, глубоким раскатистым голосом: — После огня здесь упадут семена.
А затем шорохи листьев и мягкое покачивание подсказали им, что они движутся, и притом очень быстро.
— Мы движемся к реке, — будто во сне долетели до него слова старого Мисая, — мы несем тебя домой. Так велел нам Вьюн.
Саша проснулся от толчка, ощущая под собой нагретые солнцем доски, прислушиваясь к легким всплескам воды вокруг и мягкому потрескиванию и покачиванию лодки. Петр и Ивешка все еще спали здесь же рядом с ним, среди явно чужих корзин и узлов. В их волосах еще оставались многочисленные сучки и листья, их одежда была все та же, которую он запомнил, находясь у костра около горящего дома. Все произошедшее напоминало ему ужасный сон, в самом конце которого Петр и Ивешка исчезли где-то вверху, поднятые туда грудой сучков.
Но он не мог никак объяснить себе то, что видел сейчас: и многочисленные корзины, и Петра, и Ивешку, целых и невредимых, сучки, одежду…
Ведь если бы он начал припоминать правду, то оказалось бы, что Ууламетс должен быть мертв, Ивешка должна быть жива, что и было, на самом деле, а Черневог…
Тут он вспомнил про леших. Он наконец-то припомнил их освобождение. Он лежал под теплым солнцем, уверяя самого себя, что его друзья спасены, и старался по отдельным кусочкам восстановить в своей памяти все, что было этим утром, что казалось ему сейчас таким туманным и таким далеким, словно между ним и тем местом, в самой глубине лесной чащи, повисла густая пелена…
«Пересаживать»… вспомнил он слова лешего. «Выращивать, сеять…"
Он чувствовал, что должен что-то сделать и что-то пожелать, он чувствовал, как в этом его убеждали нахлынувшие воспоминания: он что-то обещал лешим, и они что-то обещали ему в ответ, хотя слов было сказано и не слишком много… Сами слова не имели для них особого значения…
Более важными для них были цели и намерения.
Петр открыл глаза. Он выглядел все таким же смущенным, как и накануне. Он некоторое время пристально смотрел на Сашу, словно желая убедиться, что ничего не изменилось, и, опершись рукой о палубу, склонился над Ивешкой. Он тронул ее лицо с таким выражением, которое заставило Сашу отвернуться. Он встал и решил заняться завтраком, лишь бы не мешать им.
Итак, он встал и направился к узлам и корзинам, слегка постукал по ним, чтобы убедиться, что было в них. Разумеется, что все это было добро, захваченное в доме Черневога, и теперь, казалось, что весь его дом заполонил их палубу. Но дороже всего этого богатства для него были их старые корзины и… книга Ууламетса.
Именно она вернула назад его память, осторожно поднимая пласт за пластом, смягчая удары от воспоминаний, как будто его отделяло от Ууламетса множество лет и время стерло многие детали. Теперь ему казалось, что, к сожалению, никто, на самом деле, и не знал Ууламетса, даже сам Саша, до самой его смерти, а самым печальным было то, что никто особенно и не переживал его отсутствие: нельзя сказать, чтобы Ууламетс не ожидал этого, такова была суть вещей… Ведь его собственная дочь была сбита с толку им самим, так же, как в свое время все его ученики и подмастерья…
Но Ууламетс сделал все настолько хорошо, как может сделать только настоящий колдун, вновь подумал обо всем произошедшем Саша. И даже больше того: он позаботился о преемственности колдунов в тех самых границах, где действовали его силы, где был он сам… и приготовил следующего… Действительно, Ууламетс был умнейшим. Или, по крайней мере, вновь подумал он под влиянием воспоминаний, сохранившихся и всплывающих словно обломки кораблекрушения, старик мог делать много ошибок, но он никогда не сделал ни одной, за которую его следовало лишить прощенья. И все это сполна искупало все его недостатки.
В корзине, полной яблок, он обнаружил книгу Черневога, и первой его мыслью было то, что лешие совершили ужасную и наивную ошибку, положив ее туда, и что он должен тут же, без промедлений, выбросить ее за борт. Но потом сообразил, что книга, на самом деле, могла быть защищена, и только Бог знает, куда могло занести ее по воде, вплоть до самого Киева, где, возможно, попади она в руки обыкновенных людей или, чего доброго, в руки других колдунов, могла причинить много зла. И он пожелал, чтобы лешие спрятали ее у себя, оградили ее от остальных. Тут он вспомнил, что когда Петр окончательно встанет, то он сам облазит все корзины в поисках чего-либо, пригодного для завтрака.
Для еды было вполне достаточно, больше, чем они могли съесть, даже несмотря на изголодавшиеся желудки. Поэтому они развели огонь все в той же маленькой печке и уселись все трое на палубе под полуденным солнцем за горячим чаем на маленький завтрак… после которого Ивешка прошлась по палубе, оглядывая лес и песчаный берег, будто оценивая их теперешнее положение, и сказала, что им остается лишь поднять остатки старого паруса и пожелать посильнее ветра с востока.
Эти слова произвели на Сашу самое отрадное впечатление.
Петр, казалось, не изменил своего мнения о лодках, хотя в некоторых ситуациях они были вполне подходящим средством передвижения, если учесть, что любимая им девушка справлялась с этой посудиной очень хорошо, во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы выходить из многих затруднительных положений и вести болтающуюся и готовую перевернуться лодку в нужном направлении.
Так что спустя некоторое время, после начала их путешествия, учитывая все перенесенное, когда лодкой управлял Ууламетс, можно было считать, что определенные изменения к лучшему явно появились, и Петр решил, что он может позволить себе встать, и очень осмотрительно подошел к борту, держась рукой за веревку, одну из растяжек мачты, чтобы показать, разумеется, на радость Ивешке, что он проводил время, сидя на палубе, лишь только потому, что ему этого очень хотелось.
Он оглянулся на Сашу, который все еще так и сидел посреди багажа, который, как настаивала Ивешка, давно следовало перенести в середину лодки для придания ей большей устойчивости. Саша повернулся в его сторону и посмотрел на него с молчаливым выражением, что не хочет оказаться поставленным в тупик девушкой, столь уверенной и знающей. И Петр подумал, проявляя слабое беспокойство по поводу собственного положением около борта, которое вполне удовлетворило его: он мог позволить себе выглядеть столь же беззаботным на случай падения за борт, сколь беззаботной и беспечной по отношению к собственному риску была Ивешка, чье поведение он достаточно уже изучил.
Он вполне мог делать это.
Он мог вот так же управлять лодкой, изучив все ее капризы, провести ее вниз по реке, до самого Киева, и вернуться обратно. Разумеется, он мог проделать все это, если исключить легкое волнение в желудке.
