Книга Ельцин как наваждение - Павел Вощанов

В какой-то момент моя жизнь тесно соприкоснулась с жизнью, причем не только публичной, Бориса Ельцина. Оно, это соприкосновение, хоть и было недолгим, но в корне изменило не только характер моих профессиональных интересов и устремлений, но и, что гораздо важнее, мой взгляд на самого себя и на окружающий мир. При всем критическом отношении к этому человеку я благодарен ему как минимум за две вещи: за то, что поверил, и за то, что разуверился. Говорю это не ради того, чтоб удивить логическим парадоксом, а потому что это и на самом деле так.

До встречи с Ельциным я четверть века просидел в научном экономическом институте, где занимался придумыванием всевозможных доказательств актуальности и эффективности уже принятых правящей партией решений. Написал бездну никому не нужных статей про то, как в огромной стране следует распределять капитальные вложения, чтобы денег у советского правительства хватило и на металлургический гигант в Заполярье, и на гараж для двух тракторов в колхозе «Пахтаабад» Сырдарьинской области Узбекистана. В них было немало наукообразия в виде всевозможных таблиц, диаграмм и формул, призванных доказать недоказуемое – будто централизованная экономика, основанная на административном принуждении, может быть гибкой и результативной. Знал ли я, что получаю научные звания за то, что никакого отношения к науке не имеет? Разумеется, знал. Так почему тогда упорно продолжал заниматься этим наискучнейшим и бесполезным делом? Из-за отсутствия реальных жизненных альтернатив.

В ту пору в моей стране так поступали если не все без исключения, то очень и очень многие представители так называемых общественных наук. Мы с циничной обреченностью крепостных имитировали преданность системе, которую мечтали разрушить, но при этом сами не верили, что такое возможно, а потому ничего для этого не предпринимали. Наверное, я еще долго бы занимался профанацией научного труда, если б не Ельцин. Для меня, как и для многих из его раннего окружения, он стал чем-то вроде кумулятивного снаряда – ворвался в мою жизнь и в клочья разнес защитную броню лицемерных верований. И за это ему моя первая благодарность.

А теперь несколько слов о моей второй благодарности этому человеку.

Я пришел в команду Бориса Ельцина, поверив в искренность демократических устремлений опального партаппаратчика. То, что он человек с серьезными пробелами в образовании и невеликой культуры, к тому же добровольный пленник исконно русского порока – это мне стало очевидным уже после первой нашей встречи. Но подкупило в нем, как мне тогда показалось, искреннее неприятие авторитаризма и стремление к переменам. К тому же Ельцин был единственным среди рожденных горбачевской перестройкой проповедников демократии, кто не понаслышке знал устройство и скрытые механизмы партийно-бюрократической системы, которую предстояло разрушить. Кто кроме него в ту пору мог возглавить эту работу? Можно перебрать в памяти разные имена, от рафинированного интеллектуала академика Сахарова до уличного глашатая Сергея Станкевича, но при всех своих достоинствах ни один из них не был готов к рутинной работе по сносу старой политической конструкции и возведению новой.

Можно долго и с жаром спорить о том, чего больше привнес в нашу жизнь человек по имени Борис Николаевич Ельцин – хорошего или плохого. Каждому подскажет его карман. Но и для разбогатевших в ту безумную пору, и для обнищавших неоспоримо одно – в годы его правления Россия как государство только теряла. Теряла отрасли и производства. Теряла специалистов, причем молодых и талантливых. Теряла обороноспособность. Теряла союзников. Теряла влияние. Господи, да разве ж все перечислишь! Проще сказать, чем при нем Россия-матушка приросла – миллиардерами с ошеломляюще роскошной заграничной собственностью. Во всем остальном годы его правления стали по-настоящему потерянными годами.

Вспомните середину 90-х – Россия реально балансировала на грани самораспада! Это чувствовали даже далекие от политики люди. Помню, ко мне на Радио-1 Иосиф Давыдович Кобзон принес только что записанную им новую песню «Пьяный кучер». В ней все было очевидно и не требовало пояснений о чем поется и на кого намекается. Мы крутили ее в эфире по десять раз в день, и не потому, что очень нравилась, хотя она и впрямь была хороша – слушатель того требовал! Он интуитивно чувствовал: это на злобу дня!

А разве не в ту политическую эпоху слово «демократ» стало у нас ругательным? Эдаким хлестким синонимом слова «вор». И в этом смысле мы потеряли гораздо больше, нежели авиастроение, пахотные земли или оборонное могущество – мы потеряли веру в то, что можно жить не так, как раньше, и это будет всем во благо. Именно всем, и именно во благо. Мы стали обществом, страшащимся перемен, потому что нас приучили, что от них всегда одни беды. И, может быть, самая страшная потеря – граждане вернулись к прежней формуле общественного бытия: «Мы маленькие люди и от нас ничего не зависит».

По большому счету, лично для меня Борис Ельцин – это придуманная мною самим сказка, в которую очень хотелось верить, хотя и не слишком верилось. Но просуществовала она недолго – до тех пор, пока мой кумир, развалив советскую империю и устранив ненавистного ему Горбачева, не заполучил всю полноту власти в России. Первое, что он сделал после этого – изменил свое отношение к тем, кто, рискуя репутацией, прокладывал ему дорогу в Кремль. Он дал почувствовать, что никакие они не соратники. Они – слуги, он – Хозяин. Тот, кто хотел сохраниться в его команде, в одночасье переродившейся в придворную свиту, должен был принять это как данность.

Конечно, слуга – это тоже работа, не хуже других, и ее должен кто-то делать. Но весь вопрос в том, кому и ради чего ты подчиняешь свою душу. На мой взгляд, в политике могут быть только два оправдания бескорыстно-безропотному служению – идея и лидер. В данном случае не оказалось ни того, ни другого – идея растворилась в пороках и слабостях лидера.

Что на протяжении ряда лет едва ли не каждодневно являл миру Кремль? Барские прихоти, доходившие до откровенного самодурства, абсолютную вседозволенность в словах и поступках, преступное попустительство президентской охранке, ставшей никем и ничем не контролируемым центром власти. Демократия, как способ политической организации гражданского общества, постепенно превращалась в безграмотно размалеванную декорацию, скрывающую всевластие приближенных к президенту лиц и структур. Их лояльность гарантировалась правом бесконтрольно и фактически бесплатно владеть некогда общенародной собственностью. И без того иллюзорная идея «честного и социально ориентированного рынка» была загублена на корню и забыта. Кто был ничем, так ничем и остался. И не из-за природной лени или врожденного социального иждивенчества, как любят представлять дело нынешние либералы, – просто богатели лишь те, кто был приближен к власти и нашел с ней общие деловые интересы. Всем прочим предлагалась иная и единственная перспектива – обслуживать интересы избранных.

И что же могло возникнуть на столь порочном экономическом базисе? Не менее порочная политическая надстройка, и ничего другого. Ельцин, по сути дела, отреставрировал и перезапустил сложившуюся в годы брежневского застоя либерально-репрессивную модель управления обществом. Иные лозунги, иные гимны, иная стилистика властвования – суть та же. Все вернулось на круги своя – бюрократия всесильна, общество бесправно. Разница лишь в том, что в прежние времена такое положение вещей рождало у людей страх и вынужденное подчинение, во времена ельцинской «демократии» – правовой хаос и брезгливое пренебрежение к государству и ее лидеру.