— А что скажет леди?
— Никаких препятствий, отче. Господин мой и я оба свободны, вольны вступить в брак и желаем этого.
— Что ж, тогда пойдемте, дети мои, пойдемте. — И они медленно, чинно зашагали по узкому центральному нефу, прошли между немногими скамьями и креслами, расставленными только в ближней к алтарю части церкви, под высоким сводом. Витражи на окнах накладывали на их наряды и лица узоры ярких и нежных оттенков.
— Какими именами вас называть и записывать? — ровным голосом спросил отец Роберт, поворачиваясь к ним лицом. В руках он держал потертый требник в черном переплете.
— Я — Вильям Стаффорд, а это — Мария, леди Кэри, — сказал Стафф, опередив Марию. Потом взял ее за руку и посмотрел прямо в лицо священнику.
— Тогда начнем обряд, — просто сказал тот и начал читать по-латыни.
Мария вперилась взором в золотое распятие, висевшее поверх черных одеяний священника. Оно очень походило на то, которое много лет назад носила во Франции ее дорогая подруга Мария Тюдор. Нет, сейчас надо думать не об этом. И оно не такое массивное, как то, что всегда покачивалось на полной груди королевы Екатерины, впавшей теперь в немилость. Королева была так добра к Марии, хотя имела все основания относиться к ней совсем иначе.
Она повернула голову и встретила глаза Стаффа, ласково смотревшего на нее. Он надел ей на палец золотое обручальное кольцо, и Мария опустила глаза на их сплетенные руки. Кольцо придется, конечно же, куда-нибудь спрятать. Носить на цепочке на шее не получится — его будет видно, ведь Анна ввела в моду при дворе платья с очень низким вырезом. Бедная обозленная Анна! У нее тоже венчание было тайным. Но когда она родит королю ребенка, ей не придется беспокоиться, что король к ней охладеет, как много лет назад он охладел к Марии.
Стафф наклонился и поцеловал ее. Они обнялись, потом обняли сияющих Уитменов. Все это казалось сном. Она стала его женой, а у малышки Кэтрин появился любящий отец, хотя может пройти много времени, пока ей можно будет об этом сказать. Никому не удастся отнять у нее Стаффа, как отняли ее первенца, ее гордость и ее тело. Теперь же — теперь все принадлежит только ей!
Они расписались в огромной приходской книге с титулами «лорд» и «леди» и присели в крошечной комнате, служившей священнику кабинетом, пока отец Роберт, устроившись за колченогим столиком, вписывал чернилами их имена в официальный пергамент, подтверждающий брак.
— Я испытываю великий страх за святую церковь, милорд, — обратился он непосредственно к Стаффу, неожиданно прервав обмен ничего не значащими фразами. — Понимаете ли вы меня? Можете ли успокоить хоть чем-нибудь?
— Увы, отче, — ответил Стафф, глядя в глаза бледному священнику. — Недавно принятый парламентом закон, который запрещает прямые обращения к Риму, — это лишь начало. Мне очень жаль, но вы, без сомнения, правильно уловили дух перемен.
— Да-а, — только и сказал отец Роберт и снова склонился над документом. Помолчал и еле слышно добавил: — Я молился о том, чтобы ужасные события, кои сейчас происходят, указали на второе пришествие Господа нашего. Но, боюсь, земной наш царь всего лишь слушает дурных советников, вряд ли он Антихрист. А правда ли, что та, кого называют королевской Великой Блудницей, так отравила душу короля, что он готов уничтожить святую церковь, лишь бы удержать эту женщину? Испанка Екатерина — помазанная королева, и истинное духовенство об этом не забывает.
Мария на миг задохнулась, и священник тотчас встретился с ней глазами.
— Извините меня, леди Стаффорд. Я не ведал, на чью сторону склоняется ваше сердце, и потому не стоило мне так говорить. Но я всего лишь деревенский священник, а потому не страшусь говорить то, что подсказывает мне моя душа.
— В этом ваше счастье, право же, отец Роберт. Я вам желаю благополучно пережить грядущие времена, — ответил ему Стафф.
— Благодарю на добром слове, но сие — промысел Божий. Я буду хранить святые реликвии, читать молитвы над могилами и заботиться о своей немногочисленной пастве, а все остальное — в том числе и короля, и двор — предоставляю судить Богу. Сие также промысел Его.
— Верно, отче. Мне приятно думать об этом вот так, — от души сказала Мария. — А вы можете совершенно увериться, что король наш не Антихрист.
— Должно быть, так, миледи, но всякое зло ведет к падению. Запомните мои слова: зло бесконечно пожирает себя самое, и в конце концов оно должно быть выдернуто с корнем. — Он встал, опираясь худыми руками о стол. — Ступайте же ныне своею дорогою и pax vobiscum[140].
— Благодарю, отче, — ответил Стафф и положил на шаткий столик мешочек с монетами, отчего столик едва не рассыпался.
Когда они вышли, зимнее солнце садилось за горизонт. Могилы дедов-прадедов жителей села напоминали маленькие домики, занесенные снегом, а в резных дверях засвистел первый порыв вечернего ветра. С покрытых резьбой карнизов свешивались в изобилии сосульки, словно острые зубы какого-то каменного чудища, готового пожрать первого, кто осмелится войти в церковь. Мария обернулась, запечатлевая в памяти маленькую церковь, но та вдруг показалась ей мрачной и заброшенной, и Мария отвернулась, плотнее запахивая свой теплый плащ.
Уитмены собирались подать Стаффу и Марии прекрасный свадебный ужин в их уединенную комнату, однако молодожены настояли на том, чтобы ужинать вместе с самими Уитменами у очага в общем зале. Они поднимали один тост за другим, шутили и смеялись, вспоминали былое, а четверо детишек Уитменов сидели у ярко горящего огня, широко раскрыв глаза: они не могли надивиться тому, что такие блестящие лорд и леди сидят за одним столом с их родителями. Мария усадила к себе на колени трехлетнюю Дженнифер, вспоминая, какой была в этом возрасте Кэтрин, и мечтая о том, каких ребятишек она родит когда-нибудь Стаффу — надо надеяться, не раньше, чем можно будет сообщить родственникам и двору об их браке, а затем ехать в Уивенго. Ей больше не хотелось растить ни сына, ни дочь в душной атмосфере королевского двора.
— Ну что же, предлагаю последний тост: за здоровый сон в зимнюю ночь, — провозгласил Стафф, снова подняв свой кубок. Он подмигнул Марии, и та, к своему неудовольствию, почувствовала, как румянец покрывает ее шею и лицо. Вообще-то очаг пылал слишком жарко, да и от вина она разрумянилась; ей то и дело хотелось смеяться.
Они вместе поднялись наверх, и Мария смущенно обернулась на лестнице, помахала рукой небольшому семейству мастера Уитмена. Она чувствовала себя по-настоящему молодой новобрачной, хотя и слишком много мужчин обладало ею. Уитмены не поверили бы, если бы узнали о ее несчастном прошлом.
— Мне куда больше нравится здесь, чем при дворе с его вечными громкими возгласами и суетой, — тихо заметила она, когда Стафф распахнул перед ней дверь.
— Ты никогда не поймешь, как я страдал в ту ночь, девочка.
— В какую ночь?
— В ту, когда тебя выдавали замуж при дворе. Я слышал, как они все носились по залу и хохотали, а я пошел на конюшню и напился вдрызг в компании конюхов и мальчиков на побегушках. Да и в кости проигрался изрядно.
