– Алекс, – прошептал он, – я не могу.
– Это уже не твой выбор, – сказал я, подталкивая его вперед.
Курсоре провел его через ряды послов и членов королевских фамилий, чья грудь блестела от медалей. Они добрались до священников секретариата, и Симон в нерешительности остановился, прежде чем встать к ним. Но курсоре деликатно тронул его за плечо. Не здесь. Идите дальше.
Они дошли до рядов, где стояли епископы. Люди намного старше Симона, некоторые – вдвое. Курсоре отступил назад, словно людям его ранга дозволено проходить не дальше этой черты, но Симон стоял и таращил глаза, как министрант. Епископы, увидев одного из своих, расступились. Двое похлопали Симона по спине. Брат сделал шаг. Впереди, в самом ближнем круге, кардинал в бело-золотых одеждах – цветах сегодняшнего дня, цветах надежды и ликования – обернулся. В глазах Лу чо я увидел радостное волнение.
Запел регент. Месса началась. Симон стоял с опущенной головой, не глядя на Иоанна Павла. Он был занят своей внутренней борьбой. Его тело вздрагивало, он прикрыл лицо руками. И тут звук возвысился множеством голосов. Хор Сикстинской капеллы!
«Господи, Сын Единородный, Иисусе Христе, Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца, берущий на Себя грехи мира, – помилуй нас».
Идущие процессией дети принесли цветы к статуе Младенца Иисуса. Они улыбались и хихикали. Услышав их смех, Симон поднял голову. Приближался час проповеди, и я молился, чтобы Мона оказалась права.
Иоанну Павлу поднесли Евангелие, он поцеловал книгу и перекрестил ее. Десять тысяч людей погрузились в молчание.
Прекратилось щелканье фотоаппаратов. Никто даже не кашлянул. Для многих из нас здесь присутствовал единственный папа, которого мы видели в своей жизни. И в глубине души все понимали: на этом алтаре мы видим нашего папу в последний раз. Через этого человека Бог являл чудеса. Я молился, чтобы Он еще раз сотворил чудо.
Голос понтифика был низким и невнятным.
– Сегодня в наш мир пришел ребенок. Младенец Христос, давший нам новое начало.
Я наблюдал за Симоном. Его взгляд приковался к Иоанну Павлу.
– Евангелист Иоанн пишет, что тем, которые приняли Господа, Он дал власть быть чадами Божиими. Но что сие означает? Как можем мы стать детьми, такими как Младенец Христос, мы, отягощенные грехами?
Симон вздрогнул. Его плечи снова обвисли, и он покачнулся вперед, словно хотел схватиться за ограждение.
– Сие возможно лишь потому, что этот ребенок, явившийся во тьме, принес послание надежды: сколько бы мы ни согрешили, придет Искупитель, чтобы взять на себя наши грехи. Он пришел простить нас!
На мгновение мой взгляд скользнул вверх, на лоджии, где хранились реликвии базилики. Я подумал о плащанице. Скрыта ли она в реликварии внутри этих каменных стен? Прав ли оказался Уго и собор Святого Петра стал новым ее домом?
– Мы не можем служить Господу, не приняв сперва Его всепрощения. Сегодня Младенец Христос преподносит всем нам возможность нового начала. Давайте же примем ее.
От губ Иоанна Павла убрали микрофон. Снова установилась та же абсолютная тишина. Но что-то переменилось в осанке Симона. Голова больше не болталась бессильно. Пришло время «Credo», затем молитве верных. Когда его святейшество поднял гостию для освящения, зазвонил колокол и десять тысяч голосов запели:
– «Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира. Помилуй нас».
Со всех сторон священники раздавали причастие. Скамьи опустели, все выстроились в очереди. «Adeste fi deles», – пел хор Сикстинской капеллы. «Придите, верные». Симон оглядывался на окружавших его епископов. Но их ряды редели, а он все не мог оторвать рук от ограждения. Не мог сделать шаг вперед. Стоявший впереди него архиепископ обернулся и покачал головой, словно говоря Симону, что он должен получать причастие не здесь.
Новак!
Его преосвященство взял Симона за руку и увел. Они протиснулись сквозь ряды епископов и направились к проходу, который вел ко мне. Но вместо того чтобы повернуть в мою сторону, Новак повел моего брата к главному алтарю.
Симон покачал головой. Они остановились. Несколько секунд, стоя у лестницы, которая вела вниз, к мощам святого Петра, или вверх, к папе Иоанну Павлу, они стояли недвижимы. Новак что-то сказал моему брату. Я никогда не узнаю что. И пусть лучше это остается тайной.
Когда слова были сказаны, его преосвященство положил руки Симону на плечи, и брат выпрямился в полный рост. Он поглядел вверх на лестницу. В руке его святейшества была гостия. Высоко над нами, в окнах собора, виднелся покров небес в дырочках звезд. Симон коротко помолился, перекрестился и сделал первый шаг.
Я смотрел, как мой брат устремляется вверх.
Благодарности
Работа над этой книгой заняла десять лет. Закончить ее – и остаться в живых – мне помогли люди, чьи имена будут названы ниже.
Никто не понимает отца Алекса и его мир лучше, чем мой многострадальный литературный агент Дженнифер Джоэл из литературного агентства ICM. Дженнифер десять лет кряду не только читала все четыре тысячи черновых страниц «Пятого Евангелия», но и писала к ним комментарии, и более десяти раз прошлась по окончательному варианту романа. Когда же разразилась катастрофа и мой первоначальный договор с издательством был аннулирован, Джен встретила самый неприятный за последние годы кризис на издательском рынке, располагая лишь незаконченной рукописью и решимостью бороться за мое выживание. Она отложила деловые поездки и отменила семейные отпуска. Она проезжала сотни миль, чтобы навестить меня дома, поскольку не хотела отказываться от этого романа и его преступно медлительного автора. Пусть кто-нибудь попробует найти другого литературного агента, который вкладывал бы в книгу столько сил!
Джофи Феррари-Адлер из издательства «Саймон энд Шустер» принял меня, когда я, увязший на восемь лет в романе, был подавлен и полон скепсиса. Джофи не был ко мне строг, но он дал именно то, в чем я нуждался: свободу заниматься тем, что у меня лучше всего получается; мудрость, чтобы исправлять сделанное плохо; и полную откровенность, помогающую отличать одно от другого. Его заразительная любовь к своему делу заставила меня заново поверить, что мир книг – это мир радости, мир, который приятно называть родным.
Важный вклад в создание книги внесли священники, знатоки канонического права и профессора теологии. Безусловно, ни один институт на земле не имеет бóльших причин усомниться в мотивах писателей, чем католическая церковь, но, к своему удивлению, я щедро получал поддержку на каждом шагу: преподаватели семинарий, церковные юристы и видные католические ученые не только подробно отвечали на мои вопросы, но порой без утайки рассказывали о жизни в Ватикане. Особая благодарность отцу Джону Кастеру за бескорыстную помощь в понимании восточного католицизма и жизни восточнокатолического священника в Риме; Маргарет Чалмерс и отцу Джону Чалмерсу за консультации по уголовным делам в рамках канонического права – тема не получила полного освещения на этих страницах, но без их всесторонней поддержки я бы совершенно увяз в этом вопросе; и Джону Байнроу Кюнеру, который уже учился у папского латиниста, когда в университете мы читали Августина и Игнатия Лойолу; он безжалостно правил мой греческий и латынь.
