Тварь взлетела выше и начала облетать замок. Звук постепенно затихал, удаляясь. Из внутреннего помещения выбежали люди, но так же быстро вернулись обратно. Что ж, им нужен был их план. А мне было нужно только одно…
Я развернулся и пошел к тому, кто давал команды на залп. Высокий маг тряхнул черной гривой и рявкнул очередное «Огонь!». И обернулся, ухмыляясь мне, как старому знакомому.
– Сможете вы взять саму стихию под контроль? Мне нужно…
– Бурю или их?… – маг кивнул вниз. – Спроси у людей.
– Разве вы не должны этого знать?
– Откуда? – он поднял одну бровь, отчего шрамы пришли в движение, еще больше перекосив лицо. И внимательно посмотрев на меня. Черными-черными глазами. Взглядом, жестким, как металл. Взглядом, который не спутаешь ни с чем, взглядом, который не раз я замечал в зеркале.
– Откуда? – эхом повторил я.
– Оттуда. Мы всегда будем с тобой, хочешь ты этого или нет.
– Да, конечно… – я замолчал, бездумно уставившись на горизонт. – У тебя плохая маска. Слишком выделяющаяся.
– Скай нет. Это не маска, – он отвернулся. И снова крикнул: «Огонь!». – Такой вот я родился. А вот такой, – он провел по щеке, – я стал много позже.
– Ты…Сол? – я поднял на него глаза. И понял, что к горлу подкатывается тошнота. Я не верил. Я не хотел верить. Опять обман, опять чей-то агент, прячущийся за маской, опять преследующие какие-то далеко идущие цели. Я не чувствовал Рейна, не чувствовал своего Стража. Это означало одно – он мертв.
Я вскинул руку с мечом…
– Знаешь, что говорят у нас? – его рука стальной хваткой схватила мою занесенную для удара руку. – Не играй с судьбой, она может и ответить.
– Кто ты?
– Ну кем же я еще могу быть? – он устало прикрыл глаза. – Кем?… Если тебя волнует то, что ты меня не чувствуешь, могу утешить – я тебя не чувствую тоже. Паутинные звезды выжигают не только нити судьбы. Они выжигают все нити. Все связи. Ничего – восстановим. Было бы время.
– Ты не можешь им быть… – шептал я, уже не зная, кого убеждаю. Между ними не было ничего общего. Только рост. Только глаза. Только какой-то странный, птичий наклон головы. И взгляд. Взгляд, который не подделать. Я посмотрел ему в глаза, и его фигура, абсолютно человеческая фигура у меня в сознании начала одеваться в чешую. Стали массивней кости, выпустились когти, упали шелестящей пеленой крылья. Покрылось костяными щитками изуродованное лицо. И слева на щитке было четыре лишние борозды. Как я и помнил. Рейн… – Тебя должны были убить.
– Ворон вернулся…вовремя.
– Ворон не мог сделать тебя солом.
– Я прекрасно справился сам. Не так уж сложно сбросить шкуру, если организм запрограммирован на это. Ты как-то спрашивал меня о Последней войне. Вот сейчас я, пожалуй, тебе отвечу, – он замолчал, а потом снова заговорил, медленно и четко. – Я был на десять лет старше тебя. И в той войне я потерял напарника-Стража и половину себя. А вот вторая половина досталась мне на память от т,хора, располосовавшего лицо. И жизнь, долгая-долгая. Почти вечная. Они оказались заразны, знаешь ли.
– И все это время…
– Да. Спячка. Обычная спячка. Точно такая же, как и каждые пять лет. – он прищурился и тихо сказал: – Я едва нашел тебя. Только когда ты бессознательно начал тянуть из меня силы, я понял где ты. Никогда, слышишь, никогда не думай, что можешь просчитать все. Никогда не думай, что все идет по плану. И никогда не думай, что мы оставим тебя, – он помолчал. – Поднимай людей, Хранитель. Теперь это единственное, что тебе остается.
– Главное – прикрывай мне спину, Рейн. В остальном я разберусь сам. И еще, – я сделал глубокий вздох. – Не забывай, что Хранителя ты тоже потерял.
– Цена победы…
– Цена победы, – отрезал я. – Я знаю.
Знаю… Знаю, черт подери, и мне уже до этого дела нет! Все, прочитан старый фолиант, прочитан и забыт. Я исчерпал свой лимит сделок с судьбой. А потому… Я сделал глубокий вздох и выбросил из сознания все и всех, кто мешал думать о деле. К черту Рейна, к черту дождь, к черту судьбу с Паучихой заодно.
Я окинул взглядом галерею. Не чтобы понять, что происходит, а как именно происходит. Да, атаки отбивались. Но как? Взгляд вычленил из массы одного мужчину, тихо стонущего в углу, вокруг которого суетился лекарь, перевязывая раны вместо полотна полосами сорванного со стены гобелена. Потом – еще одного, у которого руки висели плетьми. Потом еще одного и еще… Пол щедро полит дождем, потом и кровью, не раненных не было. Вообще. На залпах стояли в три линии, только одна из которых действовала. Но даже так не все в свою очередь поднимали руки. Люди устали. Смертельно.
Никто не разговаривал, не делал лишних движений. Только предельно сосредоточенные лица без выражения. И никаких мыслей. Вообще никаких. И это – все наши шансы?
Справа послышался хрип. Я оглянулся. Стоящий рядом храмовник заметно покачивался, конвульсивно дергая руками. А потом вдруг рухнул на светлый мраморный пол, закатив глаза. Подбежавший лекарь оттащил его к стене, где кучей лежали еще дюжина таких же. Ментальные резервы вычерпываются до донышка. Люди дают больше, чем могут. И получают кровоизлияние в мозг. И даже у патрульных силы тают поразительно быстро. Я прикрыл глаза. Последний залп прозвучал едва слышно. Не открывая глаз, рубанул вперед и вниз Лучом. Залп не дошел, распался слишком рано, и теперь они лезли по балкону. Торопливая смена линии отбросила их назад. Все, это предел. Дальше мы покатимся вниз.
Я отошел от перил, посмотрел на то, что осталось от трети гарнизона замка, и заговорил, перекрывая и дождь, и ветер, и то, что раньше было бурей:
– То, что мы делаем сейчас – прямой путь в могилу. Посмотрите правде в глаза. И спросите у себя, хотите вы этого или нет, – я медленно переводил взгляд с одного на другого. И то, что я говорил, ввинчивалось в каждый мозг, хотели меня слушать или нет. Некоторые физически меня уже не могли понять. Другие подумали и мысленно ответили. И лишь единицы сказали что-то в слух.
– Мы не побежим!
– Да некуда уже…
– Это наш дом, мы не оставим его…
– А нужно? – спросил я ровно. – Вы боретесь не с причиной, а со следствием. Нужно, чтобы… – я говорил, говорил недолго, но для меня эти минуты растянулись в часы. Я излагал план, сплавившийся из надерганных за последние сутки мыслей, воспоминаний и слепой веры. Мыслей и веры – их, каждого из тех, с кем спорил, дрался и просто шел рядом. И сейчас я хорошо знал этих людей, не каждого, но – всех. И знал, что и как сказать, чтобы меня слушали. Знал, как подать каждое слово так, чтобы в него поверили. Бессознательно, но – беспрекословно, так, как будто каждое из этих слов возникло сперва в их собственных головах. Я создавал иллюзию, самую сладкую и самую убедительную из всех иллюзий. Иллюзию того, что решают – они.
И люди слушали. И люди верили – мне, только мне и никому больше. Слушали и верили даже те, кто в полузабытьи валялся у стен.
