Услышанного оказалось достаточно, чтобы рассеять все мои подозрения.
Дверь отворилась, и мистер Памплин застыл на пороге, изумленно уставившись на меня. Казалось, он на мгновение решил, что я восстал из мертвых, и перед лицом такого чуда поколебался во всех самых глубочайших своих убеждениях. Он молча отступил назад в комнату, с отвисшей челюстью, а я вошел за ним следом.
Генри повернулся и явил моему взору почти такое же ужасное зрелище, какое представлял собой я: лицо у него было в синяках, а на сильно порванной рубашке темнели пятна крови.
Несколько секунд он смотрел на меня с самым странным выражением, а затем вскричал:
— Мой дорогой Джон! Это вы! Слава богу, вы живы!
Он шагнул вперед и крепко обнял меня, невзирая на мою грязную мокрую одежду. В своем ослабленном состоянии я растрогался в буквальном смысле до слез, когда Генри выказал столь искреннюю радость при моем появлении.
— Я ужасно рад видеть вас целым и невредимым, старина, — сказал мистер Памплин, наконец овладев собой. — Это избавляет меня от значительных неудобств, можете мне поверить.
Генри заботливо провел меня к креслу у камина.
— Что с вами стряслось? — спросил он. А потом с предостерегающим видом взглянул на своего друга, который внимательно смотрел на нас, и добавил приглушенным голосом: — Расскажете все, когда он уйдет.
Я сознавал опасность и, хотя хотел многое рассказать и задать много вопросов, промолчал.
— Впрочем, представляется совершенно очевидным, что вам удалось спастись, — продолжал Генри более натуральным тоном. — И не утруждайте себя рассказом о том, каким именно образом.
— А что случилось с вами? — спросил я.
Генри рассмеялся.
— Ваши друзья повалили меня на землю и хорошенько попинали ногами. Когда они ушли, мы с Чарльзом с полчаса самым комичным образом блуждали в тумане, пытаясь найти друг друга.
— Комичным! — с возмущением воскликнул священник.
— Сейчас мне очень смешно вспоминать, хотя тогда было не до смеха. Видите ли, Джон, я все время невольно пугал Чарльза до смерти, и он убегал всякий раз при моем приближении, принимая меня за одного из налетчиков. Но в конце концов мы таки нашли друг друга. Потом мы отправились на поиски патрульных, но, разумеется, нигде не нашли. В такие туманные ночи бравые блюстители порядка предпочитают сидеть в тепле и безопасности в караульном помещении. Мы решили вернуться ко мне и привести себя в порядок, прежде чем отправиться к судье. — Потом, взглянув на меня с предостерегающей улыбкой, Генри повернулся к другу и сказал: — Будьте другом, Памплин, сходите закажите нам завтрак, хорошо?
— Хорошо, — довольно раздраженно ответил священник и вышел.
Едва лишь дверь за ним закрылась, Генри заговорщицки улыбнулся и сказал:
— Быстренько расскажите мне все, пока он не вернулся. И переоденьтесь в сухое.
Он дал мне халат, и за разговором я снял с себя насквозь промокшие одежды и развесил перед камином.
— На нас напали приспешники Сайласа Клоудира, который в согласии с кодициллом является претендентом на наследство. Он попытался убить меня, но я спасся, а вот он погиб.
— Погиб? — повторил Генри.
— Да. Но прежде успел уничтожить документ.
— Вы уверены, что он умер? — спросил Генри.
— Абсолютно уверен, — ответил я, несколько удивившись, что судьба старика интересует моего друга больше, чем судьба завещания. Я вкратце рассказал о случившемся, а под конец спросил: — Как по-вашему, что мне теперь делать? Может, пойти к полицейскому судье?
— А какой смысл? — довольно рассеянно спросил Генри.
— Пожалуй, никакого, — согласился я. — Ведь мне больше не грозит опасность со стороны семейства Клоудиров — вернее, Портьюсов, — поскольку они не имеют права претендовать на поместье теперь, когда я пережил старика.
— Да, — пробормотал Генри. — Они не имеют права.
После непродолжительной паузы он сказал:
— Если вы сейчас объявитесь, возникнут серьезные осложнения.
Я удивленно уставился на него.
— В судебном процессе! — пояснил он, увидев мое недоумение.
Несколько мгновений мы оба молчали.
— Сейчас вы сохраняете поместье во владении Момпессонов! — воскликнул Генри.
— Да, верно, — сказал я. — Но также подвергаюсь опасности.
— Какой опасности? — живо спросил он.
— С уничтожением завещания кодицилл остается в силе, и если я не объявлюсь до истечения срока действия последнего, поместье перейдет к наследнику Джорджа Малифанта. Таким образом, все равно остаются люди, которым выгодна моя смерть.
— Здесь вы делаете необоснованное предположение, — сказал Генри.
— Прошу прощения? — сказал я.
— Вы уверены, что такой наследник существует? Я лично никогда не слышал о претенденте на имущество со стороны семейства Малифантов.
Я немного растерялся: похоже, он хорошо знал обстоятельства процесса и родословную участвующих в нем сторон.
— Вы правы, — сказал я. — Линия рода могла пресечься, и в таком случае мне ничего не грозит. Но что тогда будет с поместьем? Оно останется во владении Момпессонов?
— Ни в коем случае. Они имеют право на владение поместьем, только пока вы живы. Если вас объявят мертвым и со стороны Джорджа Малифанта не найдется наследника, поместье отойдет к британской короне как выморочное имущество.
Таким образом, от моего решения, скрываться ли мне по-прежнему или все-таки объявиться, зависела судьба Момпессонов. Эта мысль доставила мне глубокое удовлетворение, и я с минуту смаковал ее в молчании. Генри, похоже, тоже погрузился в раздумья, и мы сидели, не произнося ни слова. Мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать и сообразить, каким образом мое решение отразится на Генриетте. Теперь, когда завещание уничтожено, опекунам нет никакой выгоды принуждать ее к браку. На самом деле они потеряют к ней всякий интерес. И, безусловно, она сможет выйти замуж, за кого пожелает.
Мы по-прежнему сидели в молчании, когда вернулся мистер Памплин, по пятам за которым следовал слуга с подносом, уставленным серебряными судками.
Когда слуга опустил свою ношу на стол и удалился, Генри весело сказал:
— Ты не поверишь, Чарльз, но мы пришли к выводу, что идти в полицейское управление не имеет смысла.
Мистер Памплин заметно просветлел, одобрил наше решение и с аппетитом позавтракал бараньими отбивными, щедро приправленными пряностями и пончиками с кофе. Вскоре после завтрака он покинул нас, сославшись на крайнюю усталость, вызванную ночными переживаниями. Мы с Генри тоже едва держались на ногах и потому решили поспать, хотя за окнами уже стояло туманное морозное утро. Мой друг настоял на том, чтобы я лег на кровать, а сам устроился на диване. Я не особо терзался на сей счет, поскольку заснул мертвым сном, едва моя голова коснулась подушки.
