бумажный сверток.
В нем подрагивала белая, похожая на молочный студень, желеобразная масса с розоватыми краями.
– Что это?
– Я назвал ее биомассой, – сказал Куба.
– Фу! – скривилась Аня. – А почему она ацетоном воняет?
– Не обращайте внимания, – смутился Куба. – Она вкусная. По вкусу похожа на творог.
Дальнейшие расспросы, что это и откуда, ни к чему не привели. Куба категорически отказался отвечать, бросив напоследок:
– Даже не спрашивайте. А то аппетит пропадет.
Стол в этот день ломился от яств.
Учитель
– Глюк, ты чего такой мрачный? – Аня оторвалась от своей тарелки. – Смотри вокруг, какое море! А еды сколько? Хлебай веселее!
– Кто хлебает, а я расхлебываю. Мулька потерялась.
– Животные свободны в своем выборе. Так же как, и люди, – сказала Аня, причмокивая чай.
– Свободны? Одну собаку взяли в семью. Другую бросили на улице. Какой из них лучше?
– Ну, не знаю. Смотря в чем. Лишь бы обе были счастливы.
– А ты счастлива? – Монгол любовался упругой Аниной наготой.
– Счастлива? Ну конечно, я счастлива! – Аня беззаботно засмеялась. – Нужно просто прислушаться к себе. Услышать свои желания, и тогда открываешь себя заново. Счастье – оно внутри.
– А как туда добраться? – спросил Монгол, хотя, конечно, его больше интересовало, как добраться до других, не менее сладостных вещей.
– Ну, существует много методик. Буддизм, например. Саи Баба. Кастанеда. Все они ведут внутрь себя.
– Кастанеда? Куда-куда он ведет? – ревнуя, спросил Глюк.
– Ну, внутрь себя.
– Что ты знаешь о Кастанеде?! – Глюк сплюнул. – Кастанеда – это путь воина, а не какие-то там сомнительные медитации на тему «у меня все хорошо».
– Вы еще поссорьтесь, какой тропой идти к Абсолюту! – с видом знатока сказал Монгол.
Глюк встал, прошелся по поляне, зачем-то втянул живот.
– Солнце село. Сумерки – это трещина между мирами, – загадочно сказал он.
– Расскажи про трещину, – тут же попросила Аня.
– Долго объяснять. В сумерках стирается грань между посю- и потусторонним.
– А хотите анекдот? – сказал Куба. – Короче, наставник Кастанеды, Дон Хуан, запрещал ему ходить в публичные дома, чтобы тот не тратил там свою энергию. И вот однажды Кастанеда притворился, что уехал по делам, а сам побежал в публичный дом. Возвращается, а Дон Хуан ему: «Ты зачем к проституткам ходил?» Кастанеда потрясенный: «Прости, Дон Хуан! Но откуда ты узнал?» – «Искусство сталкинга, мой маленький Карлитос!» Поняли?
И Куба расхохотался.
– Я не поняла, – расстроилась Аня.
– Сталкинг – это перевоплощение, – назидательно сказал Глюк. – Справедливости ради нужно отметить, что Карлитосом Кастанеду называл не дон Хуан, а дон Хенаро.
– Дон Хуан, дон Хенаро. Какие романтичные имена! – сказала Аня. – А вы вообще знаете, кто такие Луис Альберто и Хуан Мануэль?
– Маги?
– Еще какие! Повелители женских сердец. Практикуют дистанционное внушение, – многозначительно сказала Аня. – Ведь именно Луис Альберто был влюблен в Марианну, и ничто не могло их разлучить.
Незаметно наступил вечер. Теплый вечерний воздух принес откуда-то запах сена. Они лежали у обрыва и смотрели на море.
– Веронику свою утром не встретил? – спросил Том.
– Не-а. А ты, я вижу, времени не терял. Как она тебе?
– Никак.
– Ника-ак, – передразнил Монгол. – Я, значит, бутылки искать, а больной уже за девками вприпрыжку…
– Да не нравится она мне. Феминистка. Ты ж вроде с ней вчера знакомился.
– Ага. Хотел подкатить, но она такая… Умная, что ли. Все эти философии. Будда этот. Хуан Мануэль. Страшно не люблю я всю эту муть.
– Почему?
– Ну, не саму по себе. Духовность и все такое – я как бы не против. Оно и красиво, и поговорить умно можно. Типа возвышает. Но, понимаешь… Тошно от всего этого. Никогда не знаешь, чего от таких людей ожидать. Вот идет себе человек, а потом бах, и мордой в пыль. Ты стоишь рядом, как дебил. А у него просто время пришло, для медитации. Ну, это образно.
– Я думаю, если ты понравишься, то ей вообще наплевать будет, во что ты там веришь, – ответил Том. – И наоборот, будь ты хоть сто раз буддистом, если не в ее вкусе – мимо пройдет и не заметит. Женщины – они такие.
– Это да. Я вот думаю, как бы подъехать, чтобы опять не отбрила.
– Ты лучше помалкивай. Она в тебе гопника видит. А ты скажи ей, что ты не гопник, а как бы охранник. А главное, не сдерживай ее. Ходи вокруг, – такой сильный весь, молчаливый. Женщины это любят. Защита, уверенность в плече, все это вот.
– Я так и собирался. – Монгол почесал нос. – Наверное пусть привыкнет немного, а то спугну еще.
– Это правильно. Не спеши события, все нормально будет. Думаешь, нас тут просто так вписали? Значит, она тоже чего-то хочет. Видишь, эти двое давно тут, но они в иных мирах обитают. А мы, панки, – существа приземленные.
– А может, ей вообще все равно?!
– Не может, – уверенно говорил Том, сам удивляясь своей мудрости и уверенности. – Женщинам вообще никогда не бывает все равно. Они просто иногда в это «все равно» поиграть любят.
– Кхгхэм! – беседу прервало тактичное покашливание. Сзади стоял Глюк.
– Тут Учитель приехал. Хотите послушать?
– Кастанеда, что ль?
– Типа того.
– Пусть сюда идет, – лениво сказал Монгол.
– Не пойдет. Место силы изменить нельзя, – ответил Глюк. – Идете? Аня и Куба уже пошли. Тут недалеко.
– Ну раз нельзя, так нельзя. – Монгол вскочил. – Так бы сразу и сказал.
Они пошли по тропе вдоль обрыва, и вскоре вышли на большую, хорошо утоптанную поляну, где у костра кружком расположились увешанные феньками хиппари обоих полов. Их было десятка два. Отдельно от них сидел, скрестив по-турецки ноги, немолодой, уже седеющий человек с треугольным лицом и пронзительными темно-карими глазами. Он был сух, загорел, горбонос, чем невероятно напоминал индейца.
«Какие удивительные люди встречаются на пути. Может, это тот самый Индеец? – подумалось Тому. – Надо бы спросить».
Кивнув им, Учитель погладил висящий на шее большой желтый клык и указал на место, где они могли сесть. Том оказался рядом с крепким бородатым мужиком в косоворотке и с ксивником на груди. На его запястье красовалась широкая черно-красная фенька с надписью «Алиса».
Подняв руку, Учитель призвал к тишине и продолжил явно прерванный монолог.
– Каждый добрый поступок – это уподобление Первопричине, Первопринципу. Делая добро, мы все ближе приближаемся к Абсолюту, к первопричине всего.
– Учитель, а как понять, насколько я приблизился к первопричине? – спросил кто-то из толпы.
– Делай добро, и ты поймешь.
– Я делаю добро, но не понимаю. К тому же я вижу вокруг так много зла.
– Ты видишь лишь свое отражение. Мир не хороший и не плохой. Он лишь
