себя кулаком в панцирь. — Здесь должна была быть наша боевая двойка, но твой человеческий приятель как-то сумел уделать моего непутевого внука на дуэли.
Ростом он превосходил Каввеля, но рядом с Гарбом смотрелся карликом. Гоблин заметил, что все-таки на этого тауросу пират походит внешне куда больше, чем на Турона. Такие же бледно-сапфировые глаза навыкате, мохнатые ноги прикрыты поножами, но шерсть определенно того же черного цвета. Как, впрочем, и грива на голове. Разве что руки еще толще и крепче, а в руках не секира, а глефа с длинным древком.
Острие оружия угрожающе уткнулось гоблину в живот.
— Знаю, зачем ты туда идешь. Не ходи. Мы хотим пробудить Отца, а не выпустить наружу чудовище!
— Я слышал, ты прорицатель, — прищурил желтые глаза Гарб. — Ты что-то знаешь? Или ты уже бывал внутри?
— Внутри не был, боязно, — ответил Торгарон, тряхнув гривой. — Пророчества — безделица. Это всего лишь выражение воли богов. События идут своим чередом, а мы, их направляем. Они вьются вокруг нужной точки, пока не созреют, как гнойник на плоти. Тогда они вырываются наружу для нужных смертных. Только это все для них и придумано. Богов пророчества не касаются.
— Даже пророчества о конце времен? — покачал головой Гарб. — Ну-ну. Откуда же ты тогда знаешь, что там, если сам не заходил?
Минотавр шумно вздохнул.
— Там поселилось что-то чужое и страшное, что охотится на богов. Давно наблюдаю. Всех туда манит, даже меня, сулит великую силу. Многие входили, но только двое вышли. Бирканитра и ты. Та синяя тряпка, что на тебе, родом из этого логова, как и посох. И то, и другое — сущий кошмар для вселенной. Не ходи. Придумай другой способ разбудить Отца.
— Позвать сюда пуутов или, может быть, жахани? — усмехнулся Гарб. — Део сразу пробудится и создаст для меня отдельную Бездну. Или открыть Лумею для всех богов? Уверен, Всеотцу очень понравится эта идея. А уж смертным как понравится, что за этим последует. Какие способы знаешь ты? Уничтожить какой-нибудь мир со всеми обитателями? Создать новый? Я могу сделать все это, но гнев Део немедленно обрушится на меня, а я не желаю бросать ему вызов. Сюда же я уже входил и уверен, что смогу выйти еще раз.
— Этого я и боюсь, — топнул копытом тауросу. — Что еще ты вынесешь из этой пещеры чудес? Или с кем выйдешь?
— Так с этого нужно было начинать! — в светящихся золотом глазах Гарба появилась насмешка. — Зависть — плохое чувство, но я не думал, что она так сильно определяет поведение богов. А к ней в придачу трусость, злоба, жадность, мелочность, мстительность, гордыня и чувство вседозволенности. Чем больше я о вас узнаю, тем противнее становится. Раньше я думал, что боги хотя бы мудрые, но куда там.
Торгарон сузил глаза.
— Глупый выскочка! Думаешь, тебе повезло стать одним из нас, и теперь ты можешь меня безнаказанно оскорблять?
— О чем и речь, — спокойно заметил гоблин, легко отталкивая рукой лезвие глефы от живота. — Никто из вас не умеет признавать свои ошибки и только злится, если на них указать. Учиться вы даже не пробуете. Зачем смертным мстительные боги, которые не умеют прощать?
Для минотавра это стало последней каплей. Он с ревом замахнулся оружием на Гарба, с грустной улыбкой смотрящего на ярость собеседника.
В последнюю секунду лезвие глефы отскочило от искрящегося лезвия лабриса.
— Не смей! — глаза подоспевшего Каввеля были черны от гнева.
— Это было не обязательно, но все равно спасибо, — поблагодарил друга гоблин, обходя сцепившихся отца и сына. — Он бы не смог мне навредить. У вас двоих наверняка найдется, о чем поговорить, а я пока пойду. Не поубивайте тут друг друга.
Минотавры, издавая рычащие звуки, принялись кружить, утаптывая песок для поединка и цедя проклятия сквозь зубы.
Гоблин тем временем уже спускался по лестнице к знакомому склепу. За Каввеля он не переживал. Переживать стоило за Торгарона, потому что пирату пересказали содержание беседы с Хьялти, ничего не утаивая. В свете истории с проклятием негодование пиратского капитана не поддавалось описанию словами.
* * *
— Ты все-таки пришел, малыш, не побоялся, — поприветствовал его знакомый поток эмоций, — и так вырос, прямо загляденье. А я научилась совсем не кричать, как ты хотел.
Последняя фраза пришла с чувством радости и гордости.
Саркофаг и жертвенная чаша существенно не изменились. Разве что новой приманки здесь не было. Гоблин решил, что ничего удивительного в этом нет, ведь приманкой на этот раз служит сама обитательница склепа.
— Да, я пришел, — сказал Гарб. — Хочу точно знать, кто ты.
— Неужели еще не догадался? Я создала этот мир.
— Догадывался, но хотел убедиться. Все-таки ведь…
— Все знают, что Део убил Йени? — холодно переспросил поток эмоций. — Я одна из первичных стихий. Меня нельзя убить. Заточить, как оказалось, можно.
Бирканитра внутри Гарба едва не рванулась наружу, чтобы немедленно освободить пленницу. Он и сам едва сдержался.
— Что будет, если я смогу тебя выпустить?
— Я начну менять. Я существую для этого, для постоянных изменений.
— И тогда пробудится Део?
Ответом был смех, звонким колокольчиком прозвеневший в ушах.
— Разве он когда-нибудь спал? Он даже сейчас внимательно слушает наш разговор и следит за тобой.
Гарб похолодел. Одно неверное слово или действие могли вызвать печальный для него конец. Все это время. Стоило ли так беспечно и в открытую планировать нарушение запретов? Просчитать при этом последствия того или иного шага невозможно. Неужели нужно просто действовать, как подсказывает совесть?
Если Мать всего сущего опасна, а в этом нет сомнений, то ее освобождение и станет тем самым концом времен. Да, она, наверное, создаст новый мир или миры, но уничтоженным обитателям пока существующей вселенной от этого легче не будет. С другой стороны, Бирканитра и Михель внутри требовали немедленно исправить такую чудовищную несправедливость.
— Какое отношение ты имеешь к Негану? — вопрос был важным, и Гарб очень боялся ответа.
— Какое отношение семя имеет к дереву?
— Из семени вырастает новое дерево, — ответил гоблин.
— Или дерево дает новые семена, — сообщила со смехом Йени. — Вот тебе и ответ. Я конец и начало. Порождение и родитель. Наверное, тебе это пока сложно понять. Мы не единое целое, но не существуем друг без друга. Он первобытный хаос, а я перемены, которые он несет, которые сами рождают новый хаос. Он постоянно вьется вокруг этой тюрьмы, но не может попасть внутрь. Хочет слиться со мной, но не может приблизиться, потому что Део никогда не позволит.
— Да уж, — почесал подбородок Гарб. — У смертных как-то проще разобраться.
С
