живет где-то в округе, и порой видели на пустошах его высокую фигуру. Однако он не искал знакомства с нами, поскольку было известно, что любовь к одиночеству побуждала его большую часть времени между путешествиями проводить в маленьком бунгало в лесу Бичем-Арриенса. Там среди своих книг он вел строго затворническую жизнь, сам заботясь о своих скромных нуждах и, видимо, не проявляя ни малейшего интереса к делам своих соседей. Поэтому я очень удивился, когда он с настойчивостью в голосе спросил Холмса, продвинулся ли он в объяснении этого таинственного случая.
– Полиция графства в полном тупике, – сказал он, – но, быть может, вы с вашим более широким опытом нашли какое-либо приемлемое объяснение? Мое единственное право задать вам такой доверительный вопрос заключается в том, что за время моих наездов сюда я близко сошелся с Тридженнисами. Собственно говоря, по линии моей матери, уроженки Корнуэлла, я даже могу считать их родственниками – и их странная судьба, естественно, явилась для меня большим ударом. Скажу даже, что я был уже в Плимуте, на пути в Африку, но, получив сегодня утром это известие, тут же вернулся, чтобы помочь расследованию.
Холмс поднял брови.
– И вы пропустили свой пароход?
– Отправлюсь следующим.
– Бог мой, вот это истинная дружба!
– Я же сказал вам, что они мои родственники.
– Да-да, со стороны вашей матери. А ваш багаж уже погружен на пароход?
– Частично. Но самое важное еще в отеле.
– Так-так. Но ведь эта новость никак не могла попасть в утренние плимутские газеты?
– Да, сэр. Я получил телеграмму.
– Могу я спросить от кого?
По худому лицу путешественника скользнула тень.
– Вы очень любопытны, мистер Холмс.
– Это моя профессия.
С трудом доктор Стерндейл взял себя в руки.
– Собственно, у меня нет никаких возражений, – сказал он. – От мистера Раундхэя, здешнего священника. Телеграмму, вызвавшую меня назад, прислал он.
– Благодарю вас, – сказал Холмс. – На ваш первоначальный вопрос отвечу, что я еще не составил полного мнения касательно этого дела, но у меня есть все основания полагать, что я сумею сделать необходимые выводы. Сказать что-либо еще было бы преждевременным.
– Может быть, вы не откажетесь ответить мне, есть ли у вас какие-либо подозрения?
– Нет, на этот вопрос я ответить не могу.
– Значит, я напрасно потратил мое время и затягивать мой визит нет смысла.
Прославленный путешественник негодующе покинул наш коттедж, и не прошло и пяти минут, как Холмс последовал за ним. И увидел я его лишь вечером, когда он вернулся медленным шагом с усталым лицом, и я понял, что он не преуспел в своих розысках. Он пробежал глазами ожидавшую его телеграмму и бросил ее в камин.
– Из плимутского отеля, Уотсон, – сказал он. – Название я узнал от преподобного и протелеграфировал проверить, что доктор Леон Стерндейл говорил правду. Видимо, он действительно прошлую ночь провел там и он действительно позволил части своего багажа уплыть в Африку, а сам вернулся, чтобы присутствовать при расследовании. Как вы это толкуете, Уотсон?
– Он заинтересован очень глубоко.
– Глубоко заинтересован – да. Тут есть ниточка, которую мы еще не ухватили, а она может помочь нам распутать весь клубок. Не унывайте, Уотсон, – я совершенно уверен, что раздобыт еще не весь материал. А когда это произойдет, наши трудности, скорее всего, останутся позади.
Я никак не предполагал, что слова Холмса сбудутся так скоро или каким неожиданным и зловещим окажется новый поворот дела, который натолкнет нас на совсем новое направление расследования. Утром я брился у своего окна, как вдруг услышал стук копыт, а поглядев, увидел мчащуюся по дороге двуколку. Она остановилась перед нашей дверью, с нее спрыгнул наш друг священник и во весь дух побежал через сад. Холмс был уже одет, и мы поспешили ему навстречу.
Наш гость был до того взволнован, что почти лишился дара речи, но затем, задыхаясь, он прерывисто изложил всю трагическую историю.
– Мы в лапах дьявола, мистер Холмс! Мой злополучный приход в лапах дьявола! – вскричал он. – Сам сатана бесчинствует тут! Мы преданы в его руки! – От волнения он дергался и подпрыгивал и выглядел бы смешно, если бы не пепельно-бледное лицо и не испуганные глаза. Наконец он выкрикнул свою жуткую новость: – Мистер Мортимер Тридженнис умер ночью с теми же симптомами, как у его братьев и сестры.
Холмс вскочил на ноги, мгновенно преобразившись в воплощение энергии.
– Уместимся ли мы оба в вашей двуколке?
– Да, конечно.
– В таком случае, Уотсон, завтрак откладывается. Мистер Раундхэй, мы целиком в вашем распоряжении. Поторопимся, поторопимся, чтобы застать все как было.
Жилец занимал в доме священника две угловые комнаты, одну над другой. Нижняя была обширной гостиной, верхняя – его спальней. Окна выходили на травянистую крокетную площадку, граница которой находилась прямо под ними. Мы добрались туда прежде врача и полиции, так что все оставалось абсолютно нетронутым. Позвольте, я точно опишу представшее перед нами зрелище в то туманное мартовское утро. Зрелище это никогда не изгладится из моей памяти.
Воздух в комнате был ужасным и гнетуще душным. Служанка, первой вошедшая туда, открыла окно, не то дышать было бы вообще нечем. Отчасти это могло объясняться тем, что лампа на центральном столе горела неровным пламенем и чадила. Возле нее сидел мертвец, откинувшийся в кресле; его жидкая бородка торчала, очки были сдвинуты на лоб, а обращенное к окну лицо уродовал тот же спазм ужаса, что искажал в смерти черты его сестры. Руки застыли в судороге, а пальцы скрючились, словно умер он в пароксизме страха. Он был полностью одет, хотя возникало впечатление, что одевался он в большой спешке. Мы уже узнали, что постель его была смята и что трагический конец постиг его рано утром.
Кто угодно понял бы, какой вулкан энергии прячет флегматичная внешность Холмса, увидев, как он преобразился, едва войдя в роковую комнату. Во мгновение ока он весь подобрался, глаза сверкали, члены напружинились. Он метнулся на газон, вернулся через окно, обошел комнату и взбежал в спальню, ну совсем будто гончая, напавшая на лисий след! В спальне он произвел быстрый осмотр и в заключение распахнул окно, которое словно дало ему новый повод для волнения, так как он наполовину высунулся наружу с громким возбужденным и радостным восклицанием. Затем он кинулся вниз по лестнице и наружу через открытую дверь. Бросился ничком на лужайку, взвился на ноги и снова назад в гостиную. Все это с азартом охотника, настигающего добычу. Лампу, обычную керосиновую, на высокой ножке, он исследовал с величайшим тщанием и сделал какие-то замеры ее резервуара. Он пристально рассматривал в лупу слюдяной экранчик над узким концом лампового стекла и соскоблил сажу, приставшую к нему, ссыпал ее в конверт, а конверт положил в свой бумажник. Наконец, как раз когда появились врач и полицейский чин, он сделал знак священнику, и мы втроем вышли на газон.
– Рад сказать, что мои розыски не оказались совсем бесплодными, – сказал он. – Не могу остаться, чтобы обсудить их с полицией, но я был бы чрезвычайно обязан, мистер Раундхэй, если бы вы передали инспектору мой поклон и обратили бы его внимание на окно спальни и лампу в гостиной. Они наводят на мысли, а вместе на практически неопровержимый вывод. Если полиция пожелает получить дополнительные сведения, я буду счастлив увидеть любого из них в нашем коттедже. А теперь, Уотсон, полагаю, что, пожалуй, нам следует заняться чем-либо другим где-нибудь еще.
То ли полиция была против вмешательства дилетанта, то ли они воображали, будто нашли собственные улики, но точно одно: следующие два дня мы ничего о них не слышали. В течение этого срока Холмс проводил время, покуривая и размышляя в коттедже, но чаще уходил на пустоши и гулял в одиночестве, а вернувшись через несколько часов, не упоминал, где был. Один его эксперимент открыл мне направление его розысков. Он купил лампу, точно такую же, как та, что горела в комнате Мортимера Тридженниса в утро трагедии. Наполнил ее таким же керосином, каким пользовались в доме священника, и тщательно выверил время, которое требовалось, чтобы керосин сгорел целиком. Другой его эксперимент был куда менее безобидным и вдобавок таким, что я навряд ли когда-нибудь его забуду.
– Заметьте, Уотсон, – как-то днем сказал он, – что во всех различных дошедших до нас версиях есть один общий момент. А именно: описание воздуха в комнате всеми, входившими туда первыми. Вы, конечно, помните, что Мортимер Тридженнис, рассказывая о своем последнем посещении дома братьев, упомянул, что врач, войдя в гостиную, рухнул в кресло?
