жизни не было. Конечно, я мечтал поиграть на трубе в темном лесу, но из опасения обрюхатить повествование я решил на первых порах не исполнять танец пяток, а удовольствовался тем, что извергал белые плевки.
Юноши моего сознания снова начали стучаться в ребро. Возбуждение начало проводить зачистку в мозгу. В восстании плоти после смерти есть что-то жалкое. Или я был способен зачинать детей? Весь нескончаемый день половой инстинкт пребывал в состоянии боевой готовности и почти каждого, кто поднимался по лестнице, приветствовал по-военному: встав навытяжку. Даже если это был всего лишь Эмиль. Шаги на лестнице пробуждали надежду. В магазине работали отличные девчонки. Они порой давали в газете рекламу. «Прибыли фрукты!» Да, фрукты прибыли. Только они слишком ненадолго у нас задерживались. Мы нагибались на скрипучих стульях и провожали их глазами вниз по лестнице. Порой наши с Эмилем затылки соприкасались, и мы жалобно подвывали, словно кобели, истосковавшиеся по сукам. Я уже совсем позабыл, каким мучительным бывает половой инстинкт в двадцать лет. В сущности, весь рабочий день был наполнен этим напряжением в штанах: поднимется ли сегодня к нам наверх та девушка с грудной клеткой? Прибыли ли овощи? Поступил ли к ним вчера новый ассортимент консервов? Неужели завтра в газете и впрямь нечего будет рекламировать? В конце концов мы так долго проскучали, что, когда проезд через хейди в середине марта был невозможен четыре дня кряду, мы позволили себе слегка переиначить рекламный слоган кооператива: «Мы не получили того, чего ожидали!»
Эмиль был отличным товарищем. Он принадлежал к тому типу людей, которым я всегда завидовал: он относился к жизни наплевательски и делал только то, что ему хотелось. А я вечно не мог бросить свой долг. Свое перо. Эмиль запросто мог выбежать из тесного помещения редакции, забежать в кубрик ближайшего траулера. А через несколько недель сойти с него в Гримсби и сделаться сутенером в Сохо или завербоваться в спецслужбу Ее Величества. Он был свободным человеком. И блестящим журналистом: мастерски умел разнюхивать новости. Молниеносно печатал на машинке, хотя стиль у него изобиловал штампами. «По общему мнению, Хёскульду не век вековать на своем посту в партии». Это выражение у него встречалось буквально в каждой статье: «Учащимся общеобразовательной школы во Фьёрде приходится век вековать в том “спортзале”, который размещается в бараке Фуси». Именно Эмиль прославил Грима Хроульвссона в масштабах страны примерно на неделю в конце 56-го года, поместив в газете фотографию широколицего белобрысого мальчишки с высокими скулами под заголовком: «Разносит обе газеты».
Маленький Грим пополнял бюджет Зеленого дома и облегчал жизнь своей все более тяжелеющей сестре тем, что разносил по городку газеты. Этим он занимался после школы, когда из округа приезжала почтовая машина, и справлялся с этим хорошо. Его профессиональная гордость оказывалась даже выше политических тенденций эпохи: он был единственным в стране разносчиком газет, не придающим своей деятельности партийную окраску, и разносил обе газеты: «Волю», печатный орган социалистов, и «Утро» – консервативную газету[139]. Эмилю это показалось интересным, и он написал об этом статью. Через два дня маленькому Гриму пришли два письма в суровом тоне из «Воли» и из «Утра», и каждая газета требовала, чтоб он немедленно прекратил разносить «ложь и клевету» конкурентов. Времена были суровые, а между ними оказался нежный маленький мальчик. В тот день он разнес газеты с замиранием сердца и нечаянно сделал то, чего не делал никогда: положил «Утро» в почтовый ящик коммунистам, а «Волю» – в щель для писем и газет директору «Морской сельди». Проблема лишь усугубилась. На следующий день разносчик газет получил два письма, где он подвергался суровой критике за свои непростительные оплошности, в результате которых уважаемые члены обеих партий получили возможность познакомиться с точкой зрения противника. Грим заснул в слезах, ему приснилось, что из всех почтовых ящиков городка высовываются языки, которые дразнятся, и на следующий день он отказался разносить газеты. Турид все же уговорила его. Женщина в вязаном свитере решила не упускать хорошего шанса и дважды позвонила в столицу и рассказала одну и ту же новость. На следующий день ее опубликовали в обеих газетах.
«Воля»: «Консерваторы показали свое фашистское нутро! “Утро” угрожает малолетнему разносчику газет».
«Утро»: «Когтистая лапа Кремля тянется далеко. “Враг народа” во Фьёрде».
Грим взвалил себе на плечи оба этих заголовка и пошел разносить газеты. Домой он вернулся усталым и стал смывать типографскую краску с правой и левой рук. От политических конфликтов эпохи вода почернела.
В итоге он стал героем; члены Партии прогресса и демократы обожали его. У себя в школе он на полгода стал лидером в классе. Учеба давалась ему легко, он проявлял способности в сочинениях по исландскому языку и слыл в городке некоронованным экспертом по всему американскому. Даже сам Балли и его младший брат Сонни стали ходить на гору слушать американское радио с ним и Данни, чтоб познакомиться с новейшими ритмами эпохи. Во время снегопада в конце февраля они впервые услышали Элвиса Пресли. Этот покачивающийся усмехающийся голос донесся до них из тумана, с небес, подобно тому, как другой голос когда-то донесся до другого человека на другой горе. Самый «крутой» из собравшихся – Балли Плательщик, на несколько секунд перестал жевать свою жвачку и раскрыл рот над косматым фьордом, услышав «Харт брейк хотел». Балли немного знал английский и по дороге с горы вниз объяснил младшим мальчикам, что означает этот текст. Мол, у них в Америке трудно отпроситься из армии в отпуск. Мальчишки никогда не видели идола на фото или в кино, но после этого непроизвольно начали ходить по улицам другой походкой – и все это благодаря Гриму, ведь у него было радио, у него был Элвис, ему принадлежала вся эта эпоха. Его уважали. Когда мальчишки Сессы из Среднего жилища незадолго до торраблоута украли старый громоздкий радиоприемник из Зеленого дома, это вызвало в городке такой народный гнев, что Балли даже не успел постучаться к ним в дом, как они уже вынесли ему это радио, повесив голову.
– Никому нельзя наступать на голубые замшелые туфли[140] Грима из Зеленого дома, поняли? – сказал провинциальный «крутой парень» и мотнул головой, откидывая волосы назад и вбок, но осторожно: не факт, что брильянтин удержит всю эту копну. А потом маленький Сонни взял радиоприемник, и они проехали эти тринадцать метров до Зеленого дома на шестиметровом синем, как море, «Олдсмобиле» 1946 года выпуска.
По такому случаю и в качестве компенсации за моральный
