А ты живешь себе же вопреки,И мало тебе только той руки,Того плеча и тех печальных глаз…Ободзинский переходил на крик. Неля залилась слезами и закрыла руками лицо. Но Валера хотел отнять ее руки и кричать о самом главном. За все, за все надо платить. И он за все перестрадал. И еще перестрадает:
– И вот оно – возмездие – настает.
«Предатель!» – дождь тебя наотмашь бьет.
На миг почудилось, что Неля услышала, что тронул. Она выплачет боль, все расскажет, и уж тогда ей станет легче.
Но после выступления, хоть она и улыбалась ему, казалась снова далекой, будто незнакомка. Этой Нели Валера не знал. Но не терял надежды. Через Кобзона устроился в Грозненскую филармонию. Готовили новый альбом. Музыканты приезжали к нему домой, репетировали.
А в отсутствие Ободзинских, Рамиль заходил к детям передать гостинцев.
Как-то Неля встретила его во дворе:
– С ума сошел? Не приходи. Не выводи из себя Валеру.
– И правда сошел. Тоскую по вам. Хотел увидеть, что ты счастлива. Что он не сделал тебе больно.
– Рамиль, я тебя прошу!
– Только одно, Неля. Подари мне свои духи. Пустой флакончик. Я буду вдыхать запах и вспоминать тебя.
– Хочешь, чтоб Валера убил тебя? – Она ускорила шаг, желая, как можно скорее скрыться в подъезде. Открыла дверь. Муж сидел в гостиной и напряженно мешал гоголь-моголь.
– Чего случилось? – испугалась жена.
Сердито мотнув головой, он протянул Валерии чашку:
– Анжелику отпустил на ночевку.
– Валер, ей уже пятнадцать. Чего боишься?
– Вот именно, что пятнадцать! Ты разрешаешь ей уходить?
Куранты пробили десять. Валера подхватил малышку на руки, понес укладывать спать. Неля включила ночник на тумбочке и, закутавшись в одеяло, раскрыла книгу.
– Не хочу спать! – осоловело вытаращилась Лера на отца.
– А ты закрой глаза и считай до ста. Сейчас научу. – И он монотонным голосом забасил: – Предста-авь, что твое тело тяжелое. Ноги наливаются свинцом. Ты расслабляешься… – И резко обернулся к жене:
– А может, поехали в Карпаты?
– Ой, там красиво… Слушай, а это не там мы уставшие вечером на такси ехали? Треск такой еще стоял. Водитель с диспетчером разговаривал?
– В Усть-Каменогорске это было! – оживился Валера, наглаживая дочери спину. – Я спать стра-ашно хотел. Радиосвязь трещит и трещит: «Сокол-Сокол, Сокол-Сокол».
– Ага, ты рацию выхватил у таксиста: Сокол-Сокол – я песец. Вижу танки, всем звездец!
– Помнишь? А с рации мне: «Кто говорит?» Ободзинский говорит!
Неля, захлопнув книгу, присела на кровати:
– На следующий день весь город ржал про твой сокол! А Бам? Когда портрет Ленина на тросе к шару прицепили?
– К воздушному? – поднялась на локте Валерия.
– Ну… Там шарик побольше был, – тронул кончик ее носа отец. – Но он лопнул. И «Ленин» прямо на сцену полетел!
– Эдик бедный за голову схватился! Он же только из тюрьмы вроде вышел. Говорит, ну все, теперь меня точно посадят!
Они говорили и говорили. Но все разговоры сводились к прошлому, и Валера ничего не знал, что бы сказать ей о настоящем.
Он сдвинул брови, выглянул в окно. И, озадаченно вздохнув, пошел одеваться.
– Валер, ты куда?
– Схожу Анжелику проведаю.
– Так час ночи!
Он спустился вниз, разыскал дом подружки дочери и, убедившись, что Анжелика в порядке, вернулся домой.
Два года пролетели в заботах о детях и гастролях. Валера меньше думал о подарках, деньгах, но больше о взаимопонимании. Объяснял Валерии, как играть на пианино, как чувствовать музыку. Или хватал ее на руки и, крутя в танце, весело запевал:
– Я люблю буги-вуги!
Анжелике исполнилось 16, певец приходил к ней в училище на собрание. Интересовался ее друзьями, подругами. Когда зимой молодой барабанщик из Валериной группы отдал ей свои сапоги, а сам пошел босиком, Ободзинский шепнул дочери:
– Вот этот любит. Мужа выбирай, чтоб заботился.
Но у самого прежние безоблачность и доверие в отношениях с Нелей не возвращались. Прежде он сотни раз за день говорил ей «люблю», а теперь будто стеснялся. Да и она стала немного зажатой, рассеянной.
Пообещав жене быть с концерта в районе одиннадцати, Валера уехал в Дмитров. Неля собрала ему костюм и сумку с продуктами. После выступления он устало крутил «баранку», вглядываясь в черную, без единого фонаря дорогу. Лес мрачно сдавливал с двух сторон.
Все вроде бы хорошо. Но они с Нелей избегают важных разговоров, оживляются, лишь когда говорят о прошлом. Он совсем уже не благородный рыцарь. А у его «люблю» душок предательства.
Перед машиной на дорогу выскочил человек. Что есть силы Валера дал по тормозам. Удар. Певец выскочил из машины. На дороге лежал мужчина.
Сжимая кулаки, Ободзинский стоял во мраке леса, в ожидании первой машины, чтоб вызвать скорую. Возвратился домой под утро. Измученный, потрясенный.
– Валер, ты что? Я всю ночь не спала. Что случилось? – Неля с порога сыпала вопросами.
– Я человека сбил, – ссутулившись, прошел на кухню, не глядя на жену. Резкими движениями поставил чайник.
– Убил? – подняла огромные, испуганные глаза, застыв у холодильника в одной рубашке.
– Жив, – сухо ответил ей. Затем достал из заднего кармана штанов пачку сигарет. Схватил со стола коробок. Нервно чиркнул спичкой. Прикурив сигарету, швырнул коробок со злостью на стол. – Слава богу.
– Что будет?
– Ничего. Пьяный он был. Выскочил из лесу. И прямо под колеса.
– Кошма-ар, – жена села на стул, – ты как?
Валера махнул.
– Не так у нас с тобой что-то. Я вижу, чувствую, что тебе нехорошо.
Она уныло оперлась лбом на ладонь:
– Мне тяжело. Все всплывает перед глазами, как ты уходишь. Что было. Страшно. Я стараюсь. Стараюсь. Вспоминаю наше прошлое. И тебя люблю. А как о настоящем подумаю – боль невыносимая. Дай мне время, Валер… Все зависит от нас. Двоих.
Он молча потупил глаза. Скрестил руки на груди. Как прежде уже не будет:
– Это моя вина. И только мне с нею разбираться.
В следующий тур жена не поехала, осталась заниматься с Лерой уроками. Неле позвонили музыканты и сообщили: Ободзинский уволился из Москонцерта и месяц, как в срыве.
– Как он мог опять тебя обмануть? – причитал в трубку Рамиль, узнав о Валере.
– Ну что ты звонишь? Я же просила…
