Купер сосредоточился, и огоньки, образовывавшие созвездие вивизисторов внутри королевы, вначале ярко вспыхнули, а затем стали гаснуть. В его ушах раздались щелчки, напоминающие хруст разминаемых суставов. Он уничтожал все системы Цикатрикс, убивая заодно и питающих их маленьких фей.
Лишенная силы, ослепленная потоком сообщений об ошибках, Цикатрикс рухнула; тот звук, с которым ее иссохшие бедра ударились о пол, заставил Купера поморщиться. Он продолжал висеть в воздухе, хоть его соперница и упала. В глазах Лалловё застыли слезы, но она не тронулась с места.
– Майбет, – произнес Купер истинное имя королевы. – Я не могу… не могу тебя убить, Майбет. Быть может, в тебе осталось не так и много того, что можно было бы назвать живым, но все же я не смогу этого сделать.
Он подплыл к Эшеру, который все еще парил, хотя и опустился угрожающе близко к яме и провалу, уже поглотившему Никсона и Альмондину. Поддерживая князя одной рукой, Купер подтянул его к Праме, которая опустила того на пол и приступила к мучительной работе по распутыванию впившихся в тело нитей.
Смех Цикатрикс казался скрежетом испорченного мотора. У нее еще оставались некоторые внутренние резервы, хотя она медленно и мучительно умирала.
– Как же это замечательно! – дребезжащим голосом произнесла она. – Кажется, у меня кончились все козыри в рукаве. А может быть, и нет. – Ее лицо скривилось от боли, когда королева приподнялась на руках, балансируя на изуродованных бедрах. – Все никак не могу отделаться от мыслей о том, что же вы будете делать, когда начнут просыпаться остальные машины?
Умирающая королева вновь захохотала, захлебываясь машинным маслом, а затем стала задыхаться. Нагнетательные клапаны под ее диафрагмой дали сбой, но, напрягая атрофированные легкие, Цикатрикс все же подняла руку с выставленным сломанным пальцем и попыталась проклясть свое чадо. Слова ее утонули в свисте пара, вырвавшегося облаком, когда серебряная пластина, заменявшая ей челюсть, отвалилась и с лязгом упала на пол. Из выдранных креплений потекла кровь, а голосовое устройство зашлось треском статических разрядов. Серебряные губы неподвижно застыли, придавая лицу сходство с разбитой маской.
Королева попыталась прикрыть обезображенные рот и горло одной рукой, стараясь при этом удержать равновесие, но повреждения были слишком велики – язык безвольно болтался в связке искрящих проводов, кожа лица и шеи рваными лоскутами повисла над ключицами, гобелены окровавленного мяса раскачивались под верхней губой.
– Мама? – Руки у Лалловё тряслись, на лице отобразились противоречивые чувства. – Что же мне делать? Мама?
Маркиза умоляюще посмотрела на Купера.
Застонав, Сесстри поднялась на ноги, сделала шаг и дотянулась до обнажившегося горла смертельно раненной королевы. Розоволосая женщина сжала в кулаке трахею матери и дернула, ломая хрупкую плоть и обрывая трубки механизмов. Цикатрикс закатила глаза и упала замертво.
Лалловё беспомощно и вопросительно смотрела на сестру.
– Это, – Сесстри обернулась и продемонстрировала окровавленный кулак, – называется милосердием, сука.
Затем она рухнула в объятия Эшера и зарылась лицом в его грудь, пытаясь спрятать слезы в ослепительном сиянии его тела.
Лолли опустилась на колени перед огромной деформированной головой матери. Маркиза гладила черные рога, изогнутые и массивные, их запечатанные амбразуры и вентиляционные решетки, искусственные ядовитые железы, набухшие под опавшими щеками. Ее пальцы скользили по кабелям позади рогатой короны; косы из черного металла и пластиковые кудри рассыпались по золотому полу, извиваясь в последних потугах вновь найти то тепло жизни, которого лишилась их обладательница.
Сесстри и Эшер поспешили спуститься – розоволосой срочно требовалась медицинская помощь. Пурити и Прама также удалились, оживленно обсуждая вопросы гражданского права. Купер и Лалловё остались одни в пустом, залитом кровью зале, где лежал труп безымянной Первой, которую Прама называла матерью всех эсров.
Но божественная батарейка была не единственным мертвецом в этом помещении.
Тело Цикатрикс зашевелилось. Механическая ее часть дернулась и стала отползать от бездыханной плоти, демонстрируя острые клыки, при помощи которых неорганические детали крепились к живому телу королевы. Лалловё испуганно застыла, держа руки над трупом матери, не зная, что ей делать. Она вдруг ощутила ускользающий и пугающий ее саму позыв не позволить телу развалиться.
Маркизе хотелось отвести взгляд, но она заставила себя смотреть, чтобы стать свидетелем того, к чему привела страшная зависимость Цикатрикс. Проведя пальцами по почти убравшемуся в рогатую корону лицевому щитку, Лалловё вдруг испытала вполне реальную боль, но прикосновение к черному шлему, все еще закрывавшему большую часть черепа королевы фей, приглушило это чувство и напомнило, зачем Лалловё вообще находится здесь. Чтобы править.
Маркиза кивнула собственным мыслям, что-то тихо напевая. Она нежно погладила шлем; тот напоминал панцирь гигантского жука, а изогнутые блестящие рога походили на рожки скарабея. Впрочем, с другого угла он скорее казался черепом дракона и, в отличие от платиновых одногребневых шлемов, что носили преторианцы, был черным, украшенным мощными наростами. Те вивизисторы, что в нем использовались, Лалловё при желании вполне могла починить. Интересно, как выглядит код, написанный матерью? Маркиза вздрогнула – ведь это же все, что осталось от королевы фей. Эта поэзия… Вирши логики фей, направляющие электроны в путешествии по схемам, словно бледный, чистый свет луны, указывающий дорогу через ясеневую рощу. Цвета листвы и сумерек, изумрудный и сиреневый, – как и ее прекрасные украшения.
Лалловё потянула за шлем, и тот легко отделился от головы покойницы, словно сам стремился поскорее сбросить мертвую плоть. Под ним обнаружилось покрывшееся каплями пота, бледное женское лицо – миловидное, но не прекрасное, с небольшим носом и нежными карими глазами. Коротко остриженные, имбирного цвета волосы росли заплатами, – казалось, будто Цикатрикс долго страдала от какой-то страшной болезни. Лалловё опустила веки матери – и на душе вдруг стало легче.
– Ее звали Майбет…
Зрачки маркизы расширились от воспоминаний о прошлом, перед внутренним взором плясали сиреневые луны, шелестела изумрудная листва, а сама она бежала сквозь лес своей памяти.
Неужели это и есть чувство победы? Лалловё подумалось, что, несмотря на всю присущую ей здоровую уверенность в собственных силах, она никогда прежде не знала настоящих побед. Так, просто фигурки на доске перемещала. Убрала слона, вступила в брак с конем, снесла с поля пешки. А теперь вышла в ферзи.
Бесформенная, по большей части уже неорганическая, будто бы явившаяся из кошмарного сна королева в напоминающем поливинилового скарабея шлеме. Для нее это была не просто маска или какой-то там головной убор. Мать носила его как корону. Да, вот правильный взгляд на вещи – корона, которую Лалловё заслужила; и совершенно не имело значения, насколько отвратительно та выглядит. Маркиза уложила гладкий шлем себе на колени, поглаживая его бирюзовыми ногтями.
