– Не только бутерброд, но еще и добрый совет, – припомнил Бруно.
– Может быть. – Великан с величайшей осторожностью установил кофеварку на огне. – Хочешь кофе?
Барон отрицательно покачал головой.
– Ты сказал, что первый опыт очень важен и что мне повезло, потому что я правильно выбрал женщину, – он помнил все слово в слово.
– Ну, может быть, – угрюмо буркнул Кало.
Дом не слишком изменился с тех времен, когда Бруно был ребенком, с тех пор, как Филип подарил его ему. Но это был один из тех домов, которым время идет на пользу.
Весь текущий ремонт проводил Фонтана, художник-реставратор, знавший все секреты обновления росписей, лепнины, позолоты, работавший в лучших миланских домах. Пару раз за эти годы пришлось перевесить шторы и заменить мебельную обивку.
Бруно нечаянно задел газовую плиту: кнопка сработала, и пламя погасло.
– Эти дьявольские штучки! – взвился Кало, торопливо зажигая огонь.
– Я испортил твой шедевр?
Великан бросил на него презрительный взгляд и вновь вернулся к созерцанию своего фетиша. Кухня, оборудованная по проекту Бираги и Маджи, напоминала капитанскую рубку космического корабля: холодильник, сияющая мойка из нержавеющей стали со встроенным мусоропроводом.
Презирая все эти новомодные приспособления, Кало оставался до конца верен своей любимой неаполитанской кофеварке. Вода начала закипать, из отбитого носика пошел пар.
– Ну, так ты будешь пить или не будешь? – Он погасил газ, снял «неаполитанку» с конфорки и, перевернув, поставил ее на стол, чтобы вода просочилась сверху вниз.
– Да, спасибо. – Бруно знал, как ему угодить. Он снял с полки темного дерева две английские фарфоровые чашки в цветочек и сахарницу.
Кало принялся бережно разливать по чашкам божественный напиток. На лице его было выражение благодати.
Бруно добавил сахару в свою чашку.
– Сколько лет ты варишь кофе в этом куске выхлопной трубы? – спросил он.
– На Рождество будет сорок лет. Я варю в ней кофе с тех самых пор, как мне ее подарила твоя мать. – В его глазах мелькнула тоска по прошлому.
– Чем была для тебя моя мать? – Этот вопрос мучил его много лет, но только теперь удалось задать его не нарочито, по ходу разговора.
– Она была мечтой, – так же просто ответил Кало.
– Ты любил ее, – не отступал Бруно.
Великан кивнул громадной седой головой.
– В любви, – сказал он, глядя прямо в глаза Бруно, – бывает возможное, а бывает и невозможное. Моя любовь была несбыточной, а твоя – нет.
Опять Кало преподал ему жизненный урок.
– Ты говоришь обо мне? – притворно удивился Бруно.
Кало в гневе обрушил тяжелый кулак на стол.
– Тебе же не нравится мой кофе, – накинулся он на Бруно. – Тебе больше по вкусу то пойло, что подают американцы. Ты же не затем пришел в кухню, чтобы выпить кофе! Ты пришел узнать про Карин.
Настала очередь Бруно опустить голову.
– Уж я-то тебя хорошо знаю, Бруно, – продолжал Кало. – Никогда я не верил в эту историю с Маари. Да, ты женился на ней, ты был к ней по-своему привязан, вам было хорошо вместе, она родила тебе сына. Но это не помешало тебе шастать по всему свету с другими женщинами. А с тех пор, как появилась эта рыжая чертовка, ты будто ослеп, других для тебя не существует.
Отпираться было бесполезно.
– Где она теперь? – спросил он.
Кало допил кофе.
– У себя в горах, – ответил он, – в своем старом деревянном доме.
– А та девушка, что была с ней?
– Розалия?
– По-моему, именно так ее звали.
– Она на Сицилии. – Кало вытер рот бумажной салфеткой. – Как только мы определимся с выбором школы для Санни, мне придется вернуться домой и быть посаженым отцом на свадьбе. Она выходит замуж за Микеле Фьюмару.
– Значит, Карин осталась одна, – встревожился Бруно.
– По-моему, ей ничто не угрожает, – насмешливо возразил Кало. – По крайней мере в том, что касается жизни и здоровья.
– Что это значит? – нахмурился Бруно.
– Ничего. Но на твоем месте я бы за ней приглядывал.
Он не сказал ни слова о последнем донесении Микеле Фьюмары, видевшего ее в компании очень привлекательного молодого немца.
БЕННО ШТАЙНЕР
Комната Бенно Штайнера была одной из самых красивых и просторных в старом крыле гостиницы. Светловолосый красавец выглянул в окно. Сидя за столиком на террасе, Карин раскладывала на листе белого картона цветы и листья горных растений, чтобы сделать гербарий. Она разглаживала их и прикалывала булавками. Она была бесподобна в ореоле длинных и пушистых золотисто-рыжих волос. На ней был белый свитер, из-под которого выглядывал воротничок красной блузки, плотно облегающие белые вельветовые брюки, красные шерстяные гетры и замшевые альпийские ботинки. Он спустился вниз и предстал перед ней подобно златокудрому герою древней скандинавской саги. Она улыбнулась ему. Он обнял ее, и они заговорили. По разговору и по улыбкам было видно, что их связывают доверительные и сердечные отношения.
– Я вижу, среди твоих трофеев есть и трилистник, – заметил Бенно, указывая на цветы и листья, разложенные в прихотливом рисунке на листе картона.
Карин покраснела и занервничала.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она, подняв на него глаза.
– Ничего, – насмешливо ответил он, – совершенно ничего. Не сходить ли нам к пруду половить форель?
Ее вдруг охватила неизвестно откуда взявшаяся усталость и апатия. Она вся сжалась.
– Мне бы хотелось остаться здесь.
– Что-то тебя огорчает? – спросил он с участливой улыбкой.
Пестрая группа туристов вышла из кабины фуникулера.
– У меня нет особых причин для огорчения, – сказала она, бросив на него признательный взгляд, – просто что-то не хочется ничем заниматься. Хотя погоди, причина есть: отпуск кончается.
– Да, это верно, – согласился Бенно. – Я вернусь на работу к себе в клинику, а ты опять станешь деловой дамой международного масштаба.
– Прошу тебя, – она повысила голос, – не ставь меня на одну доску с некоторыми людьми.
– Ты все время о нем думаешь? – спросил он наугад, впрочем, не сомневаясь, что попал в цель.
Белое облачко закрыло на несколько секунд яростно палящее солнце, а на лице Карин печаль сменилась гневом.
– По-моему, это ты всегда о нем думаешь, – она судорожно смяла нежный и хрупкий листик клевера.
– Болезнь не вылечишь, скрывая от себя ее симптомы. – Бенно очень хотелось ей помочь.
