Вступив, я был бы рад остыть в пучине Кипящего стекла, настолько злей Был непомерный зной посередине.
Мой добрый вождь, чтобы я шёл смелей, Вёл речь о Беатриче, повторяя: «Я словно вижу взор её очей».
Идя на голос, поющий снаружи «Блаженны чистые сердцем» и принадлежащий последнему ангелу-хранителю, который, являясь им в пламени в виде слепящего света, стирает со лба Данте последнюю букву «Ρ», они наконец выходят из огня и обнаруживают, что находятся прямо рядом с проходом в Рай Земной. Так что, счастливые и довольные, они начинают подъём. Но, пока они поднимаются, окончательно спускается ночь, и им приходится улечься на ступенях, потому что, как им говорили ещё в начале пути, по горе Чистилища нельзя подниматься ночью. Лёжа на своей ступени, Данте видит небо, усыпанное звёздами, которые «светлее, чем обычно, и крупней», и, погрузившись в их созерцание, засыпает глубоким сном.
«Неваи» развернулся в сторону причала Антиохии, а поселенцы, около ста человек, с ног до головы одетые в белое — белые туники, накидки, платки и набедренные повязки, — выкрикивали приветствия, подпрыгивали и размахивали в воздухе руками. Похоже, что возвращение Мулугеты Мариама и его товарищей было большим поводом для радости. Деревня состояла из тридцати — сорока сгрудившихся вокруг пристани домов из самана с окрашенными в яркие цвета стенами и тростниковыми крышами. На всех были чёрные, похожие на печные, трубы, торчавшие из тростника, но высокие столбы дыма, которые я видела, когда мы были ещё довольно далеко от деревни, поднимались откуда-то из-за домов, между деревней и лесом, и теперь они казались совершенно громадными, похожими на руки великанов, старающихся достать до небес.
Мы должны были вот-вот бросить якорь, но Глаузер-Рёйст не отрывался от книги.
— Капитан, мы уже приплыли, — предупредила я его, воспользовавшись одной из его кратких пауз для дыхания.
— Доктор, вы точно знаете, что ожидает вас в этой деревне? — вызывающе спросил он.
Крики детей, женщин и мужчин Антиохии доносились прямо из-за кормы судна.
— Нет, не совсем.
— Чудесно, поэтому читаем дальше. Мы не можем сойти с корабля, пока у нас не будет всей информации.
Но больше информации не было. Мы и в самом деле закончили.
В заключение Данте Алигьери рассказывает не без некоторой прекрасной меланхолии в словах, как на рассвете следующего дня он просыпается и видит, что Вергилий и Стаций уже встали и ждут его, чтобы закончить подъём по лестнице, ведущей в Земной Рай. Учитель говорит ему:
«Тот сладкий плод, который поколенья Тревожно ищут по стольким ветвям, Сегодня утолит твои томленья».
Данте нетерпеливо спешит наверх, и когда он наконец достигает последней ступени и видит солнце, кусты и цветы Земного Рая, его возлюбленный учитель навсегда прощается с ним:
Сказав: «И временный огонь, и вечный Ты видел, сын, и ты достиг земли, Где смутен взгляд мой, прежде безупречный.
Тебя мой ум и знания вели; Теперь своим руководись советом: Все кручи, все теснины мы прошли.
Отныне уст я больше не открою; Свободен, прям и здрав твой дух; во всём Судья ты сам; я над самим тобою
Тебя венчаю митрой и венцом».
— Конец, — объявил Кремень, закрывая книгу. Казалось, что каменности в нём немного поубавилось, словно он только что навсегда распрощался со старым другом. В последние месяцы Данте, лучший итальянский поэт всех времён, был неотъемлемой частью нашей жизни, и эти последние, быстро утекающие стихи резко оставляли нас в ещё большем одиночестве.
— Похоже, тут железнодорожная ветка обрывается… — проговорил Фараг. — Такое ощущение, что Данте нас бросает и мы остаёмся сиротами.
— Ну, он дошёл до Земного Рая. Достиг своей цели, добился славы и лаврового венка. Нам же… — принюхиваясь к сильному запаху дыма, сказала я, — ещё предстоит пройти последнее испытание.