Подати, воинскую повинность, муштру, рабство. А хуже всего было то рабство, на которое люди обрекали себя сами своей жаждой богатства, власти, безопасности.
«Может быть, царствование слишком дорого обходится».
Он смотрел на юг. Пыль еще не улеглась. Она густой золотой пеленой стояла там, где проехала царица. Своим появлением Билкис разрушила его покой, добытый с таким трудом, она испытывала его мудрость. И что осталось после нее?
«Честь, Соломон. Честь и долг».
Он знал, что она права. Для царя честь и долг были превыше всего. Честь требовала, чтобы он поступал наилучшим для царства и народа образом. «Таков долг царя. Но что лучше всего?»
Всю жизнь он считал, что наибольшее благо – мир. И на протяжении всех лет своего царствования он трудился, чтобы достичь этой цели. И пытался вырастить сына, который бы пошел по его стопам, по дороге, которую он проложил. Дороге мира и покоя.
Он нарочно закрывал глаза на очевидное.
«Мой старший сын станет царем после меня». Такую клятву он принес, чтобы сохранить порядок в царском доме, чтобы корона спокойно перешла от него к наследнику. Тогда эта клятва казалась разумной.
Но из его старшего сына получится плохой царь. Соломон наконец признал это. «Правда есть правда». Это причиняло боль. В конце концов, он ведь был его отцом.
Да, из Ровоама получится плохой царь, и что в этом такого? Соломона поразила эта мысль, но, в сущности, цари ведь начали править Израилем и Иудеей недавно. Сам он стал лишь третьим из тех, кто, получив корону, сел на золотой трон. И никто из этих троих не был старшим сыном своего предшественника.
Глядя, как на юге медленно оседает пыль, Соломон безмолвно обдумывал будущее.
«Если Ровоам станет царем, он недолго просидит на троне. Он начнет распри, а распри приведут к битвам. Ровоам не сможет говорить спокойно при необходимости, не сможет действовать мягко там, где этого потребует осторожность. Он посеет недовольство и пожнет бунт. Царь Ровоам расколет страну».
Так в чем же сейчас заключается мудрость? В мире, добытом дорогой ценой и быстро пущенном по ветру? «Теперь я не могу объявить наследником другого сына вместо Ровоама. Он и месяца не проживет. Наама позаботится об этом, даже если Ровоам ничего не предпримет».
И, даже если бы такой выбор не угрожал ничьей жизни, кого сделать наследником? Будь у Нефрет сын, Соломон не колебался бы. Но дочь фараона не родила ему ребенка. Тогда кого же выбрать? «Кто из моих цариц родил мне лучшего наследника?»
Если бы имел значение только этот вопрос, ответ пришел бы сразу: Македа. Она бы хорошо правила как царица-мать. Но Македа здесь не останется. «Я уже сейчас вижу, что ее призывают далекие небеса ее страны». Нет, сын Македы не подходит. Выбрать некого.
«Я отдам царство тому, кому поклялся. Царем станет Ровоам. Я поступаю так, зная, что это разрушит царство, потому, что считаю это наилучшим для страны и народа. Потому что я так хочу».
А что? В конце концов, разве его приемная мать не поступила так же? «Я был младшим сыном, но стал царем, потому что так захотела царица Мелхола».
Мелхола действовала по великой традиции сильных женщин. В прошлом женщина часто сама выбирала наследника, раскручивая веретено будущего. Ревекка ввела в заблуждение своего мужа Исаака, чтобы получить благословение для своего любимца Иакова. Вдова Фамарь обманула своего свекра Иуду, чтобы зачать ребенка, в котором он ей несправедливо отказал. Все они возносили сыновей по собственному выбору.
Так собирался поступить и Соломон. При Ровоаме царство долго не продержится. Он расколет его.
«Наш народ не создан для того, чтобы им правили цари. Царская воля подтачивает нас. Я создам истину, которая освободит это царство. О, снова я становлюсь велеречивым! Это не имеет значения. Как любой человек, я стараюсь делать все, что могу. Только это под силу людям, а на большее способны лишь герои».
Такие, как его отец, царь Давид. Воин Давид, псалмопевец Давид, золотой царь Давид, образчик для всех, кто пришел следом за ним. «Герой Давид».
Но на этот раз он не испытал горечи, всегда сопровождавшей образ отца. Соломон вспоминал его и чувствовал лишь грустное восхищение человеком, который так легко завоевывал сердца людей. Всех, кроме собственной жены и царевича, которого она воспитала в тени Давида Великого.
«Теперь я понимаю, что гложет Ахию. Кто такой пророк Ахия против великого пророка Самуила? Как затмевает меня Давид, так Ахию – Самуил».
Он ждал, когда нахлынет знакомая горечь от вечных сравнений с его великим отцом, но это чувство больше не разъедало его. «Отец мертв, а я жив. Он остался в прошлом, а я – настоящее и будущее. Настало время отпустить призрак отца».
Настало время и для другого. «Если я хочу хоть какого-то будущего, я должен искупить вину перед женами».
Билкис показала ему, каким благонамеренным глупцом он был, а Ваалит довершила дело, ткнув его носом в эту глупость, нанеся удар по его гордости. Да, то болела уязвленная гордость, а не сердце. Ависага пыталась предупредить его еще давным-давно.
«Соломон, ты должен пообещать мне кое-что». Накатил очередной приступ боли, и Ависага схватила его за руку. В нем все сжалось.
«Все, что хочешь, голубка моя, лишь попроси».
«Если я умру…»
«Ты не умрешь, Ависага. Все женщины так думают, когда приходит время родов».
«И многие из них оказываются правы. Нет, не качай головой и не повторяй, что я не умру. – Она хватала ртом воздух, борясь с очередным приступом боли, а потом сделала над собой усилие и улыбнулась. – Даже властвуй ты над всем миром, Соломон, ты не смог бы мне обещать, что я выживу».
«Нельзя думать о таком. Ависага, ты моя роза, моя лилия, единственная моя возлюбленная. Ты будешь жить, и наш сын тоже». Он говорил уверенно, стараясь ее убедить. Ависага лишь улыбнулась.
«Может быть, а может быть, и нет. Я должна думать о таких вещах, о царь моего сердца, ведь ты лишь мужчина и закрываешь глаза на свет и тьму».
Снова она задохнулась, хватая ртом воздух, и снова, к его изумлению, смогла улыбнуться.
«Уже скоро. И скоро, царь ты или нет, моя мать прикажет тебе выйти из комнаты. И ты выйдешь, потому что ты лишь мужчина, а это женская работа. – Она смотрела на него темными, как бездонные колодцы, глазами. – Соломон, пообещай мне, что, если я умру, рожая тебе ребенка, ты отдашь мое место другой женщине. Нефрет или Нааме, не важно, или кому-то другому, ведь у тебя сильное сердце, способное полюбить больше одного раза…»
Последние слова она произнесла, задыхаясь от боли, а потом вошла ее мать и велела Соломону оставить их: «Иди займись каким-нибудь мужским делом. Это битва Ависаги, и она должна сражаться одна».
