Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
«Слушая этого молодца, недолго пустить слезу умиления, – думал Робер. – Здорово у мошенника язык подвешен».
Забытая за разговором голубка уселась на выступ оконца. Сварливый послал стрелу, и та, пронзив насквозь туловище птицы, разбила окно.
– В каком я теперь очутился положении? – завопил вдруг Людовик, оборачиваясь к Карлу Валуа.
Робер Артуа, не теряя зря времени, подхватил архиепископа и вытащил его из амбара. Король остался наедине с дядей.
– Да, да, в каком я теперь очутился положении? – повторил король. – Предали со всех сторон, надавали обещаний и ни одного не сдержали. Сейчас уже середина апреля, до лета осталось полтора месяца, а ведь помните, дядя, что сказала королева Венгерская: «До лета». Устроите вы мне папу через полтора месяца или нет?
– Говоря по совести, не думаю.
– Ну вот, ну вот видите! Что же со мной будет?
– Я советовал вам еще зимой развязаться с Мариньи.
– Но, поскольку я с ним не развязался, не лучше ли призвать Ангеррана, отчитать его хорошенько, пригрозить ему и приказать сделать решительный поворот. Ведь, если не ошибаюсь, он один может нам помочь?
Под влиянием растерянности, а вернее, повинуясь голосу прирожденного упрямства, Сварливый опять решил прибегнуть к помощи Мариньи как к единственному выходу из создавшегося положения. Он зашагал неровным тяжелым шагом по амбару; сапоги его были сплошь облеплены белыми голубиными перьями.
– Послушайте-ка, племянник, – вдруг произнес Карл Валуа, – мне дважды довелось оставаться вдовцом, схоронив двух превосходных жен. Велика несправедливость судьбы, коли она не может избавить вас от забывшей стыд супруги.
– Ну да! – воскликнул Сварливый. – Ах, если бы только Маргарита сдохла!
Внезапно он остановился посреди амбара и поднял взор на своего дядю; с минуту оба стояли неподвижно, пристально глядя в глаза друг другу.
– Зима нынче выдалась суровая, а пребывание в тюрьме не особенно благоприятствует здоровью женщины, – продолжал Карл Валуа. – Давно уже Мариньи ничего не сообщал нам о состоянии Маргариты. Просто удивительно, как это она еще переносит такой режим… Быть может, Мариньи скрывает от вас ее болезнь, не хочет говорить, что конец ее близок?
Вновь воцарилось молчание. Слова дяди пробудили самые заветные желания Людовика; однако никогда сам он не осмелился бы первым выразить их вслух. Но теперь перед ним стоял сообщник, который брал на себя все, освобождая Людовика даже от необходимости говорить, желать.
– Вы заверили меня, племянник, что отдадите мне Мариньи в тот самый день, когда у нас будет папа, – сказал Валуа.
– Равно как и в тот день, когда я овдовею.
Валуа провел рукой, унизанной перстнями, по своим пухлым щекам и произнес вполголоса:
– Придется отдать его раньше, ведь он командует всеми крепостями и помешает нам проникнуть в Шато-Гайар.
– Что ж, будь по-вашему, – согласился Людовик X. – Отнимаю от Мариньи руку мою. Можете сказать канцлеру де Морнэ, чтобы он представлял мне на подпись все приказы, каковые вы сочтете нужными.
В тот же вечер, когда Ангерран де Мариньи, отужинав, сидел один в своих покоях, готовя памятную записку, обращенную к королю и заключавшую в себе просьбу разрешить ему защитить свою честь оружием – другими словами, дать ему право вызвать на единоборство любого, кто осмелится обвинить его в измене или клятвопреступлении, перед ним вдруг предстал Юг де Бувилль. Бывшего камергера Филиппа Красивого раздирали самые противоречивые чувства – по-видимому, ему нелегко было прийти сюда.
– Ангерран, – начал он, – не спи этой ночью дома, за тобой придут и тебя арестуют, я знаю это из самых верных источников.
Юг де Бувилль снова стал обращаться к Мариньи на «ты», как в те давние времена, когда прославленный коадъютор начинал у него свою карьеру в качестве конюшего.
– Не посмеют! – отозвался Мариньи. – Да и кто за мной придет, скажи на милость? Алэн де Парейль? Ни за что на свете Алэн не согласится выполнить подобный приказ. Скорее уж он выставит вокруг дома лучников для моей защиты, чем тронет хоть один волос на моей голове.
– Напрасно ты не веришь мне, Ангерран, напрасно ты действовал так в последние месяцы. Когда люди занимают такое положение, как мы с тобой, действовать против короля, каков бы этот король ни был, – значит действовать против себя самого. И я тоже действую сейчас против короля из дружбы к тебе и потому, что хочу тебя спасти.
Толстяк Бувилль чувствовал себя по-настоящему несчастным. Он был даже трогателен в добром своем порыве. Верный слуга государя, преданный друг, неподкупный сановник – вот каков был Юг де Бувилль, но почему же так мало значил голос этого человека, воодушевленного столь добрыми чувствами, неукоснительно следовавшего законам бога и королевства?
– То, о чем я пришел известить тебя, Ангерран, – продолжал Бувилль, – стало мне известно через его высочество Филиппа Пуатье, ибо отныне он единственная твоя поддержка. Его высочество Пуатье желает удалить тебя с глаз разгневанных баронов. Он посоветовал брату послать тебя управлять какой-нибудь отдаленной провинцией, к примеру Кипром…
– Кипром? – загремел Мариньи. – Заточить меня на острове, где-то за морями, после того, как я управлял всем государством Французским? Стало быть, меня хотят изгнать? Нет! Или я по-прежнему буду как хозяин ходить по Парижу, или приму смерть в этом Париже.
Бувилль печально тряхнул черно-седыми прядями волос.
– Послушайся меня, – настойчиво произнес он, – не спи нынешней ночью дома. Что бы ни произошло, мне не в чем будет себя упрекнуть, я предупредил тебя вовремя.
Как только Бувилль ушел, Ангерран решил посоветоваться относительно дальнейших шагов со своей супругой и свояченицей мадам де Шантлу. Обе женщины придерживались мнения Бувилля, они тоже считали, что благоразумнее всего удалиться на время в одно из нормандских поместий, принадлежащих Мариньи, а там, если опасность усилится, добраться до ближайшего порта и отдать себя под покровительство короля Англии, весьма расположенного к Ангеррану.
Но Мариньи рассердился.
– Какое несчастье жить в окружении одних только женщин да трусов! – воскликнул он.
И он, как обычно, отправился в свою опочивальню. Погладил по дороге любимого пса, кликнул слугу, приказал раздеть себя и внимательно глядел, как тот подтягивает гири стенных часов – в ту пору еще новинку, приобретенную за огромные деньги. Он снова стал обдумывать заключительные фразы своей записки, которую порешил закончить утром, приблизился к окну, раздвинул тяжелые занавеси и несколько минут смотрел на крыши города, где уже потухли все огни. По улице Фоссе-Сен-Жермен проходила ночная стража, повторяя нараспев через каждые двадцать шагов заученными голосами одну и ту же фразу:
– Стража идет! Уже полночь!.. Почивайте с миром!
И, как всегда, стража запаздывала против часов на целых пятнадцать минут…
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
