— За войной ли, нет, но поехал он к тому, кто враг наш ныне. Теперь войны не избежать.
Бела Четвёртый, король венгерский. 1237 год
На пиру у короля Белы Четвёртого показное веселье подошло уж к той поре, когда дворцовые слуги стоят наизготове, чтобы в нужный момент кинуться разнимать излишне буйных. В Венгрии благородных гостей не унижают — оружие у входа не забирают. Оттого слугам и страже забота: как бы высокие гости мечами да саблями друг дружку с перепою не посекли. Поглядывает король на приезжих — воспалённые мысли кружатся, как вороны над мусорной кучей. Но не знает повелитель, радоваться ли гостям. Да и не гости они вовсе — беженцы.
Вот пыхтит, вгрызается в лебединую ляжку захмелевший куманский хан. Появление в Пуште самого Котяна озадачило Белу несказанно. Это такой подарок, что от тяжести его руки дрожат.
Тысячи куманов Котяна убежища в Венгрии попросили и даже — согласились креститься всем народом по римскому обряду. Королю радость, патерам — назидание. Ибо раньше столь же легко бросались подданные Котяна в пропасть схизматической ереси, заигрывали с русскими князьями. Теперь иная погода на дворе.
Смешно подумать — папские проповедники сбивали по куманским кочевьям шершавые ноги, аж до Заволжья добредали, и что с того? Да ничего. Кроме издевательств не видали ничего горе-монахи в степях. Когда же подпалил надменным номадам взмыленные задницы таинственный враг — враз упрямцы мыслями о правильном Боге прониклись, потому как поняли, на чьей стороне сила.
Так или иначе, но великий Бела Четвёртый нежданно-негаданно сотворил духовный подвиг, о котором всяк подвижник мечтает. Надо же — целый народ обратил. Это ж скольких индульгенций недосчитаются?
Отсюда мораль: огненное слово — дело хорошее, палёная задница — лучше.
Это если духовное учитывать... А земное?
Неплохо обстоит и с земным. Такая силища против родных вассалов-магнатов привалила? Теперь-то Бела порядок в королевстве наведёт, вольницу магнатскую по перекладинам развесит с Божьей — то бишь куманской — помощью. Он им покажет «первого среди равных ».
Одно короля пугает: уж больно велик подарок, спину бы не сорвать, как дурному быку.
Вздохнул Бела и снисходительно окинул орлиным взором других гостей. Неподалёку за столом вот-вот вцепятся друг дружке в бороды два русских князя — Даниил с Михаилом. Король усмехнулся, не разжимая губ. Хана Котяна Бела уважал и слегка побаивался, а на этих двух неугомонных неудачников посматривал снисходительно.
Под утро великого короля мутило и крутило. Тут-то ему и доложили, что прибыли послы от того самого Батыя, из-за которого все всполошились.
Взяв себя в руки, Бела дал себя одеть и напудрить, вышел в главный зал. Подлокотники трона казались маленькими и неудобными, сев, махнул рукой, чтоб пропустили послов.
Он удивился, увидев не то, чего ожидал. Вошедшие трое послов были в европейских одеждах и говорили с ним без толмача. По-венгерски. Потом Бела узнал, что они — из миссионеров, трудившихся в недавние времена среди башкиров во славу понтифика. А теперь, значит, служат Вельзевулу, нечестивому поганцу? Хитро.
Это была ошибка монголов. Единая вера и язык не сблизили две стороны, а разделили и озлобили.
То ли от справедливого гнева, то ли с гудящей головы — короля вдруг охватила тихая ярость...
Бела с гневом отклонил требование монголов выдать хана Котяна, чем подошёл к краю пропасти войны. Но увы, не только подошёл, он и прыгнул в эту пропасть, приказав перебить послов.
Подошедший к обрыву может отойти от края. Летящий в пропасть — наверх не взлетит. Как только «чёрная весть» достигла ушей джихангира, он двинул к угорской границе войско, разбухшее от примкнувших к нему удальцов.
Вскоре Бату получил неожиданный подарок: магнаты, обеспокоенные усилением короны, убили хана Котяна. Возмущённые половцы покинули венгерские пределы, спустившись дальше к югу.
Лишиться могучего союзника ввиду вторжения врага — такую глупость было трудно предвидеть.
Олег Рязанский. 1237 год и далее
Рязанский княжич Олег не видел, как Рязань умирала. От этого было и легче (лучше такое не видеть), но и тяжелее — в воображении часто возникают картины страшнее, чем видят глаза.
Бесстрастные кешиктены Гуюк-тайджи перебили его людей, но самого не тронули. Дотошный Эльджидай-нойон, оценив хитроумие попытки Олега спасти соотечественников от гибели, убедил своего повелителя оставить княжича в живых. «Таких хитрецов среди урусутов немного — пригодится, а Бату и вовсе не обязательно его показывать».
Ещё до штурма Рязани Гуюк тем не менее нагло заявил своему недругу, что «казнил явившегося к нему сына рязанского коназа «за речи, оскорбляющие достоинство Бога и Сына Его Чингиса, не сочтя нужным беспокоить по таким пустякам».
Бату, едва не задохнувшись от злости, пытался напомнить, что бывает за подобное самоуправство!!! За вопиющее нарушение субординации!!! За...
Гуюк спокойно (торжествуя внутри) наблюдал, как джихангир кусает губы и остывает, понимая, что слепые угрозы — это не его оружие... Ну что он может сделать с сыном Великого Хана? Пожурить? Выгнать из войска? Так это ж надо основательно оформить жалобу. Пока она дойдёт, пока нехотя рассмотрят, пока посмеются над тем, как Бату не справляется с «подчинёнными». А прошение (ну ясно же) брезгливо оставят без ответа.
«Смотри, Гуюк, даже тайменя иногда хватают за скользкий хвост», — вот и всё, что Бату мог, только в бессилье шипеть.
Прозябая среди «особых тайных» пленных Гуюка, Олег узнавал новости искажёнными, будто известие, как река, рябью подёрнулось.
Через приставленного к пленным (исповедовать и докладывать) православного попа Протасия молодой княжич как-то раз услышал и про рязанскую княгиню: «Взошедши на колокольню с малолетним чадом своим, бросилась мученица вниз. И простил Исус невольное прегрешение ея, и подхвативши в падении вознёс на Небо... А звали ту княжну Евдокией... и была она дочкой кесаря цареградского».
Из юрты-церкви для полоняников Олег возвратился в «жилую юрту» бледным и как будто ослепшим. Ошибки быть не могло: это молодой княжич решил твёрдо. Слишком непосильное бремя в его положении — сомнение в правдивости давящей вести. Он уже знал — несбывшаяся надежда убивает быстрее отчаяния.
Как-то раз, едва не лишившись рассудка от нагрянувших воспоминаний — на фоне серого облака ОНА лукаво улыбалась, — пленник теперь стал жёстко уводить мысли в сторону при первом намёке на их появление.
Прошлой жизни нет, ложись пораньше — вставай попозже.
Дабы обмануть тоску, Олег пробовал разобраться в том, что происходит вокруг. Это было нелегко, но постепенно, по крайней мере, стало ясно главное: литое единство монгольского войска — сказка. Здесь, в кругу его пленителей, клубилась пена ненависти к Бату. Его обвиняли в том, что он изменник, что «старается за спиной великого хана якшаться с подчинёнными».
